С открытым забралом

— Наконец-то господа курбаши начинают понимать кое-что: массы идти за ними не хотят. А в том, что здесь расцвело басмачество, повинны и мы, советские работники: много наделали ошибок. Вот Мадамин-бек. Откуда он взялся? Слышал, будто бы сперва преданно служил Советской власти.

— Его полное имя Мухамед Амин-бек Ахметбеков. Служил начальником уездной советской милиции в Маргелане. Полтора года назад сформировал из подчиненных ему милиционеров-узбеков отряд басмачей. Крайне честолюбив. Поначалу путался с Иргашем, а потом решил сам стать вождем басмачей. В его отряде была строжайшая дисциплина. Он охотно принимал в свой отряд русских белогвардейцев, присваивал им высокие звания, назначал на большие командные должности. И сам стал колчаковским полковником.

Фрунзе слушал с большим интересом. Удивленно поглядев на Валериана Владимировича, сказал с усмешкой:

— Да я вижу, вы биографию каждого курбаши хорошо знаете!

— Приходится. Иначе не нащупаешь корни этой язвы. Я всегда был убежден в том, что всякое явление общественного порядка не возникает из воздуха, а имеет корни в прошлом. Не докопаешься до корней сорняка — не сможешь вырвать сам сорняк. Вот, например, у верблюжьей колючки корни тянутся на тридцать метров. Сорвешь колючку — а через некоторое время она вновь вырастает из того же корня. Чем глубже корни, тем труднее бороться с сорняком.

— Ну а Мадамин? Известно, где он сейчас?

— Отсиживается в горах с остатками своей армии. Мы решили окружить ее и уничтожить...

— Стоп! Мадамин — талантливый человек. И наиболее развитой из курбашей. Он нам сейчас нужен. Очень нужен. Если мы хотим всерьез ликвидировать басмачество, без помощи Мадамина не обойтись: он переманит остальных курбашей, своих друзей на сторону Красной Армии.

— Вы убеждены в этом?

— А вы разве не убеждены?

Оба улыбнулись.

— Хорошо, — сказал Валериан Владимирович. — Еще вчера вечером я отменил приказ об уничтожении отряда Мадамина. Связавшись с Реввоенсоветом Ферганского фронта, посоветовал вот что: пусть пообещают Мадамину, что его отряд в случае сдачи будет зачислен на советскую службу в качестве самостоятельной войсковой части.

— Как вижу, мне можно было и не приезжать сюда: вы так прекрасно справились с массой военных задач, которые не под силу и командующему Туркестанским фронтом, — шутливо сказал Михаил Васильевич. — Да и фронта, по сути, здесь уже нет — вы его ликвидировали.

Похвалы Куйбышев не принял.

— Да я едва дождался вас! — воскликнул он в сердцах. — Вот как думалось: приеду в Туркестан, займусь партийной работой, пропагандой. А вы упорно делаете из меня военного. Нет уж, историю с Мадамином доводить до конца придется вам самому. Кстати, фронт, увы, не ликвидирован, и трудно сказать, когда будет ликвидирован. В Семиречье в военном отношении весьма неспокойно. Казаки, кулаки-переселенцы, торговцы и бывшие чиновники, манапы, баи — все объединяются против Советов, все они поддерживают атамана Анненкова. Мне одно время казалось, что с атаманом Дутовым покончено. Но это страшно живучая тварь. После того как его разбили, он включил свои отряды в так называемую Отдельную Семиреченскую армию Анненкова. Все они теперь укоренились в Китае, вблизи города Чугучак. Вырыли там землянки и ждут своего часа. Кого тут только нет: и анненковцы, и дутовцы, и семеновцы, и колчаковцы. Дутов связан с Врангелем, англичанами и басмачами. Говорят, не прочь подставить ножку Анненкову, стать во главе белогвардейского сброда. Но Анненков держится прочно, разъезжает на «фиате», подвивает чуб, красит усы, а в это время его палач пан Левандовский казнит солдат, которые во всем разочаровались. Не знаю, правда или нет, будто у него в штабе хранится знамя Ермака, похищенное из собора. Одевается в английскую форму. На черном знамени с «веселым Роджером» девиз: «На небе — бог, на земле — атаман». Тридцати лет от роду, из потомственных дворян, холост, окончил Одесский кадетский корпус и Московское Александровское училище. Генерала присвоил Колчак. Наши части продолжают действовать на лепсинском и джаркенто-пржевальском участках.

Лицо Михаила Васильевича сделалось печальным.

— Я из тех мест, — сказал он грустно. — Там родился, в Семиречье. Там мама... — И, внезапно оживившись, спросил: — А не послать ли нам в эту плохо организованную область Дмитрия Фурманова? Он быстро во всем разберется. А с ним — группу партработников. Будет у нас в Верном свой уполномоченный. Там придется провести огромную партийную работу. И начальнику дивизии Ивану Панфиловичу Белову большая подмога. А к своим землякам семирекам обращусь с воззванием...

И только поздно вечером, когда все дела были решены, к ним пришел Гайавата:

Светел взор был Гайаваты: скорбь с лица его исчезла, как туман с восходом солнца...

Когда же Валериан Владимирович собрался к себе в номер гостиницы, Фрунзе неожиданно сказал:

— Не буду сейчас говорить об ошибках, допущенных Турккомиссией во всей этой истории с Рыскуловым. В них повинны и вы лично, Валериан Владимирович: слишком уступчивы были по отношению к Рыскулову. Дипломатия дипломатией, но Рыскулов — национал-уклонист с партийным билетом в кармане, и никаких уступок идеологического порядка ему не должно быть.

Куйбышев был удивлен:

— Что вы имеете в виду?

— Он протащил-таки свое название для Компартии Туркестана: мол, будем называть ее «коммунистическая партия тюркских народов».

— Мы не поддержали его в этом вопросе...

— Но и не дали должного отпора. Вы читали Коран? Или хотя бы Изречения Магомета?

— Коран? Нет, разумеется. У меня другая вера — коммунистическая.

— В таком случае вам нелегко понять сущность ислама или мусульманства. А у меня, знаете, пристрастие к такой литературе. Это же оружие наших политических противников, врагов революции, а оружие противника нужно знать. Магомет говорил: «Помогай брату своему мусульманину, не разбирая кто он — угнетатель или угнетенный».

— Это же самое говорит Рыскулов.

— Рыскулов Коран знает назубок. Ученики спросили Магомета: «Но как мы можем помогать угнетателю, если он угнетатель?» На что Магомет ответил: «Помогай угнетателю удерживаться от угнетения».

— Неплохо придумано. Эмир тоже Коран знает, но почему-то не удерживается от угнетения.

— Ничего, трудящиеся Бухары ему помогут. А лозунг сей означает отказ от классовой борьбы. Коран подменяет классовые интересы трудящихся их религиозной принадлежностью, как бы ни толковали его смысл правоверные муллы и манапы. Есть в Коране такие слова: «Верующие! Воюйте с теми из неверных, которые были близки к вам: знали бы они в вас вашу жестокость». Не может быть ни тюркской компартии, ни тюркской республики — это чистейшей воды пантюркизм, идеологический натиск на нас. Ошибку исправим сегодня же, несмотря на поздний час: созовем совещание Турккомиссии! И еще хочу сказать вам: председателем Турккомиссии теперь будете вы! Такова воля Ильича.

— А Элиава?

— Отзывается в Москву.

Он был строг и категоричен. Валериан Владимирович восхищался им. Вспомнил, как Фрунзе однажды сказал в его присутствии Фурманову:

— Можно допустить стратегическую ошибку и сдать город, даже два города. Вас поймут, простят вам. Страшнее ошибка политическая — политическая зыбкость, идеологическая уступка неприятелю. За нее расплачиваются особенно большой кровью...

Были бои с басмачами, мятеж в Семиречье, с которым успешно справились Дмитрий Фурманов и Иван Белов. Усилиями чекистов было раскрыто и уничтожено несколько заговорщических белогвардейских групп. Мадамин-бек перешел на сторону Советской власти. Дутов уцелел, и чекисты разрабатывали план, как его заманить на советскую землю и арестовать.

Была затяжная борьба с Рыскуловым, и, к удовлетворению Куйбышева, кончилась она полной победой: Турар признал свои ошибки. Признал публично. Посмеиваясь, словно бы ничего особенного не случилось, говорил:

— Два камня в воде и те сталкиваются. Огня без дыма не бывает, человека без ошибок не бывает. Поймите и меня: одержав победу над «колонизаторским» уклоном, встав у руководства Туркреспубликой, мы увлеклись националистическими лозунгами, недооценили интернациональные задачи, стали бороться за насаждение в аппаратах своих национальных чиновников. А теперь, когда комиссия по предложению товарища Ленина отклонила мой проект как ошибочный, я и сам понял, что был в плену буржуазно-националистической идеологии и проповедовал гниль... Да-да, поймите и меня... Хорошо Тюракулову — он родился марксистом. Глупому прощают семьдесят ошибок, а умному — ни одной. К какой категории отнести Турара Рыскулова, товарищ Койбаши-ака?

— Ну вы лучше знаете себя. Кокетничающим подобным образом Бисмарк говорил: «Глупость — дар божий, но не следует им злоупотреблять».

Перед Куйбышевым горячие глаза Файзуллы Ходжаева.

— Помните, Койбаши-ака, вы обещали поддержать нас, когда поднимем народ Бухары на восстание?! Час настал!..

Валериан Владимирович и без его слов знает: час настал. Хотя Бухара находилась в договорных отношениях с РСФСР, эмир усиленно готовился к войне, стягивая в Бухару со всех сторон силы. Численность его регулярной армии уже давно перевалила за шестнадцать тысяч штыков и сабель, а Сейид Алим продолжал проводить все новые мобилизации. Вместе с отрядами беков он сейчас располагал армией в шестьдесят тысяч человек, из них пятнадцать тысяч пехоты и тридцать пять тысяч конницы. Сюда стекались белогвардейцы, турецкие и афганские «добровольцы». Армия эмира превосходила войска Фрунзе и Куйбышева по пехоте в два с половиной раза, по коннице в четырнадцать раз!