С первого взгляда

Мне почти удается добраться до ворот, когда слуха касается еще один запыхавшийся голос. На этот раз нашего физрука Антона Степановича.

Оборачиваюсь и с ужасом вижу, что двое мужчин скрутили бедного Мота. Он отбивается, брыкается, матерится, но все бесполезно: двое против одного — битва не на равных.

Я застываю в парализующей нерешительности, переводя взгляд, полный слез и отчаяния, с ворот на любимого мальчишку и обратно. Как же мне быть? Ведь бежать отсюда без него бессмысленно…

— Аня! — суровый оклик директрисы выводит меня из оцепенения.

Она торопливо семенит к нам по подъездной дорожке. Полы ее длинного серого плаща угрожающе развеваются на ветру, придавая ей сходство с летучей мышью.

— Сбежать надумали, глупые?! — приблизившись, она больно стискивает мое запястье. — Это просто верх безумия!

— Не трогайте! — очнувшись, я пытаюсь вырваться. — Пустите меня!

— Как ты не поймешь, дурочка, что впереди у тебя доброе и светлое будущее! — она настойчиво тянет меня за собой. — А таких мальчишек, как Горелов… Пф… Да их еще десятки будут! Сотни!

— Мне не нужны десятки и сотни! — реву я, пытаясь вырваться из ее захвата. — Мне только он нужен!

— Ах, превратности первой любви, — вздыхает она, а затем повышает голос и кричит куда-то во тьму. — Лева, заводи машину! Поехали!

— Что?! — ужасаюсь я. — Какую еще машину? Куда поехали?!

Свет вспыхнувших автомобильных фар прорезает ночь, будто нож масло, и невыносимо слепит глаза.

— Как куда? — усмехается директриса. — Навстречу прекрасному завтра! Твои новые родители тебя уже ждут.

— Нет! — взвизгиваю я, дергаясь с новой силой. — Отстаньте! Отпустите! Я никуда не поеду!

— Поедешь! — рявкает она. — Как миленькая поедешь! И не вздумай дурить!

Я наклоняюсь и кусаю директрису в пухлое плечо. Мне плевать, что это грубо. Во что бы то ни стало я должна остаться здесь, с Матвеем.

— Вот гадина! — вскрикивает директриса, заряжая мне звонкую пощечину. — Лева, иди-ка сюда! Помоги затащить девчонку в машину!

Перед нами возникает худощавый завхоз Лева и бесцеремонно хватает меня за вторую руку.

— Нет! Нет! Не трожь! — срывающимся голосом ору я.

Они буквально волочат меня коленями по асфальту, и с каждой новой секундой шанс на спасение становится все более призрачным и далеким…

— Анька! — душераздирающий вопль Матвея мучительным спазмом оседает где-то меж ребер.

Я оглядываюсь и тут же попадаю в омут родных карих глаз.

Господи… Как же сильно я его люблю!

Между нами метров двадцать, не больше. Но они ощущаются как непреодолимая бездонная пропасть. Как Марианская впадина, разделившая нашу жизнь на счастливое «до» и беспросветное «после».

Его намертво скрутили сторож с физруком, а меня держат Лева с директрисой. Как же нам быть? Как воспарить над жестоким материальным миром и соединиться душами, которые так отчаянно тянутся друг к другу?

— Нонна Игоревна, прошу, умоляю, не отправляйте ее туда! — вопит Матвей, захлебываясь кровью. — Я все, что угодно сделаю! Я на вас вовек бесплатно работать буду, только, пожалуйста, не отправляйте!

— Угомонись, Горелов! — директриса цокает языком. — Прямо Шекспировская драма, ей-богу!

Они заталкивают меня в машину. Лева садится за руль, Нонна Игоревна — рядом со мной. Опершись коленями в мягкую обивку сидения, я припадаю лицом к заднему стеклу и направляю мутный от слез взгляд в мглистую даль.

Матвей по-прежнему находится в силках, но уже не дерется и не сопротивляется. Просто стоит, свесив руки вдоль корпуса, и смотрит вслед медленно отъезжающей машине.

Меня душат горестные всхлипы.

Изо рта вырывается тоскливый вой.

Жизнь капля за каплей утекает из тела.

И последнее, что я запоминаю перед тем, как отключиться, — это мертвенно-бледное лицо любимого мальчишки, разлинованное блестящими влажными полосами…

Глава 1. Матвей

— Мот! А, Мот! — кричит Леха, спрыгивая с турника. — Ты мне сиги должен! Две пачки! Когда возвращать будешь?

— Как только, так сразу, — на ходу бросаю я.

— Да ты заколебал! А если на счетчик поставлю? — выдает запальчиво.

— А если я тебя? — притормаживаю и направляю на него прямой пристальный взгляд.

Дергает подбородком. Заминается. Понял, что хрень сморозил.

— Да ладно, пофиг на сиги. Я о другом побазарить хотел, — Пастухов закидывает руку мне на плечо и, подстраиваясь под темп моих шагов, доверительно понижает голос. — Новенькую из восьмой группы видел? Не девочка, а леденец. Так и хочется облизать.

Друг делает недвусмысленный жест языком, и я брезгливо скидываю с себя его руку.

Извращенец. Конченный.

— Из восьмой, говоришь? — плюхаюсь на прогнившие качели и принимаюсь легонько раскачиваться. — Так там же вроде одна мелкота.

— Ну да. Ей лет пятнадцать, кажется, — Леха чешет затылок. — Но все при ней.

Хмыкаю, задумчиво ковыряя пальцем облупившуюся краску.

Пятнадцать — это прям мало. Детский сад, штаны на лямках. Влюбится, как кошка. Потом хвостиком бегать начнет, мозги мурыжить. Знаем эту малолетнюю бабскую дичь. Проходили.

— Короче, мы это… С пацанами поспорили маленько, — заговорщическим тоном продолжает Леха. — Кто девочку первый завалит, того и общак. Ты как, с нами?

— Не-а, — мотаю головой. — Неохота.

— Не неохота, а слабо, — издевательски скалится Пастухов. — Так и скажи, что сдрейфил.

— Иди нахрен, — лениво отзываюсь я, гоняя во рту жвачку. — На понт кого-нибудь другого брать будешь.

— Ну а че ты сливаешься-то? — не унимается он. — Девочка правда зачетная. Чем-то на Настьку твою похожа.

— Так на кой мне вторая Настька, если у меня уже есть одна? — ржу я.

— Девки как деньги! Их много не бывает!

Все-таки Леха дурак, каких свет не видывал. И ведь не умнеет, зараза. Ни черта не умнеет. Как был балбесом в тринадцать лет, так в семнадцать им и остался.