С Петром в пути

— Куда ты, Питер? Покажи свою удаль! Кто-нибудь из них тебе уступит. Правда?

Согласился уступить Абель. Пётр не очень-то охотно взял в руки пилу: пилкой заниматься ему приходилось нечасто. Он предпочитал топор, которым владел свободно. Но со всех сторон неслось:

— Давай, Питер, давай!

— Покажи нам русскую сноровку!

— Поглядим, как у вас там пилят!

Пила была толстовата, а бревно суровато. Оттого она то и дело застревала в пропиле. Пётр ожесточённо дёргал её, рискуя оторвать ручку, опилки летели в лицо. Чем глубже вгрызалась пила, тем сильней становилось сопротивление дерева. Но вот оно стало ослабевать. Пила пошла ровней.

Пётр искоса глянул на своих соперников. Ханс явно отставал, но Виллем, похоже, опережал его, и Пётр поднажал. Опилки жёлтым веером летели из-под зубьев.

Трах! Как-то неожиданно отломок упал.

Пётр распрямился. Ханс всё ещё пилил, у Виллема дело шло к концу.

— Ай да Питер!

— Победил московитский медведь!

— Чего уж удивляться, звон какой огромный.

— В плечах узковат, а силища-то, силища!

Только теперь он почувствовал, как велико было напряжение, оно отдавалось во всём теле ноющей болью. Ну что ж, всё оставляет след, даже сон.

Его обступили, хлопали по спине, по плечам, кто-то поднёс ему кружку эля. Кружка была большая, наверно на полторы пинты, но Пётр мигом осушил её.

— Эдак, эдак!

— Молодец Пётр!

— Пьёт — как пилит!

Он чувствовал себя среди своих и удовлетворённо хмыкал. В самом деле, чего ещё надо? Была бы вот такая усталость от работы рядом с простыми людьми, чувство удовлетворения, граничащее с радостью победы, когда он не чувствовал раздвоенности между плотником Питером и великим государем и князем всея Руси Петром Алексеевичем Первым.

Сколько ему ещё оставаться Петром Михайловым? Как хорошо им быть. Если бы потентаты испытали бы себя в роли простого труженика, нарастили бы на руках мозоли, пожили бы вместе с простым людом, насколько богаче были бы они, насколько ближе стал бы для них свой народ и его нужды, насколько легче давалось бы им правление. Они бы научились познавать истинную цену человекам, меряя её не по льстивым словам, а по заслугам...

Всё это вставало перед ним отчётливей, чем прежде. И он, как это ни странно, со стеснённым сердцем думал о том, что вот уже скоро, наверное, скоро пройдёт эта короткая полоса в его жизни, и придётся снова становиться великим государем и снова жить в напряжении этого величия, снова обряжаться в стесняющие его одежды из золочёного сукна. А ведь как свободно чувствовал он себя в красной куртке и холщовых штанах плотника!

Да, всё рано или поздно кончается. И однажды вечером, когда он возвратился со своего урока и когда мастер ван дер Хольст удостоил его похвалы за хорошо выполненную работу, Геррит Кист встретил его словами:

— А к тебе, Питер, человек из Амстердама. Я его пустил в твою комнату, ты не против?

Пётр кивнул. Это был Пётр Шафиров, тайный секретарь Фёдора Головина.

Пётр плотно притворил за собой дверь.

— Ну? Говори.

Предосторожности были излишни: они говорили по-русски, и их никто не мог понять.

— Ваше царское величество, господа послы призывают вас в Амстердам. Явилась государственная надобность, мол без вашего присутствия никак не можно.

Пётр досадливо поморщился:

— Ладно. Пущай обождут. Передай: завтра-послезавтра буду. Не горит небось.

— Не могу знать, великий государь. Пламени не видать было.

Пётр рассмеялся:

— Да ты шутник изрядный. Вот окончу тут, тогда и явлюсь.

Подошла к концу первая неделя его пребывания в Саардаме. Он, разумеется, был опознан: шила в мешке не утаишь. А приметы русского царя переходили из уст в уста, уже было известно, что он обретается где-то в Голландии, уже и его характерные приметы обсуждались: огромный рост, бородавка на щеке, нервный тик. Точь-в-точь плотник Питер!

Скрываться стало невозможно — на него уж рукой показали. А с некоторых пор за ним увязались мальчишки, желая, видно, чтобы он обратил ни них внимание, а то и одарил их чем-нибудь. А он не обращал внимания и ничем их не одаривал. И тогда они стали его дразнить: экая досада, этот русский дядька отмахивается от них как от мух. Они швыряли в него чем попало, а однажды камень чуть не угодил ему в лицо.

Пётр пожаловался ван дер Хольсту, а тот бургомистру. Объявление было вывешено на дверях магистрата. Оно гласило:

«...узнав с прискорбием, что дерзкие мальчишки осмелились бросать камнями и разной дрянью в некоторых знатных особ-иностранцев, строжайше запрещаем это всем и каждому под угрозой строгого наказания...»

Узнав от Геррита об этом, Пётр усмехнулся: кому придёт в голову ловить мальчишек и драть их за вихры или пороть по голой заднице? Хочешь не хочешь, а надо было убираться из Саардама — за ним следовала уже толпа. Да и отношение на верфи стало иным: не было той простоты, того запанибратства, которое отличало плотников. Его сменила какая-то натянутость, даже настороженность.

Увы, в Саардаме он многого не успел. Не успел, к примеру, закончить крылья ветряной мельницы, которую срубил между дел, не успел всего осмотреть, а ведь было что. «Надобно спешить», — сказал ему Шафиров, исполняя наказ послов. Пётр догадывался, в чём дело: предстоял торжественный въезд Великого посольства, и ему надлежало при том присутствовать. Подправлять, коли надобность приспеет.

В самом деле, 16 августа 1697 года Великое посольство запрудило улицы Амстердама, с трудом пробираясь среди толп зевак. Пётр как был в своей красной фризовой куртке в холщовых штанах плотника, так и шествовал в составе посольства. На голову он нахлобучил войлочную шляпу с большими полями, скрывавшими лицо. Но он всё равно возвышался головою над всеми остальными соотечественниками, и амстердамцы вперяли в него свои взоры. Особенно старались женщины — слух о необыкновенном московитском царе и его столь же необыкновенных мужских достоинствах не миновал и их.

Послов приветствовал бургомистр Никола Витсен, притом не только по-голландски, но и по-русски. Витсен был старым знакомым — он совершил изрядное путешествие по Московии, встречался с боярами, с царём Алексеем Михайловичем и даже написал обстоятельный труд «Северная и Восточная Татария», в котором говорилось о нравах и обычаях народов, населяющих Русь. К тому же бургомистр был одним из директоров богатейшей Ост-Индской компании, которой принадлежали верфи и сотни кораблей, бороздивших северные и южные моря и океаны, привозившие драгоценные пряности и столь же драгоценную фарфоровую, или, как тогда говорили, ценинную, посуду.

Начались увеселения, пиршества, зрелища и, конечно же, пускания фейерверков. Но плотник Пётр Михайлов рвался к работе: амстердамские верфи были не чета саардамским — на них трудились тысячи плотников. И мастерство их должно быть классом выше.

А потому он, когда свечерело и в небе зажглись первые звёзды, объявил, что должен срочно отправиться в Саардам, где у Геррита Киста осталось кое-какое его имущество, но главное — инструмент, проверенный в деле. Его стали было уговаривать не ездить на ночь глядя, но он переполошил всех и вырвался.