С тенью на мосту

— Силач Джонни! — воскликнул я от радости, и женщина с девочкой, стоявшие рядом и также рассматривавшие стенд, испуганно отодвинулись от меня. — Вы понимаете, это силач Джонни! Это мой друг, он выступает в цирке! — пояснил я им, и женщина с девочкой, опасливо оглядываясь, поспешили уйти.

Я, припрыгивая от радости, побежал к киоску, где продавали билеты.

— Билет в цирк, пожалуйста, — сказал я, улыбаясь во весь рот, и протянул в окошко деньги. Женщина, закутанная в пуховые платки, грозно и недоверчиво посмотрела на мое счастливое лицо, будто я был похож на голодранца, намеревавшегося ее обокрасть.

— Один? — громогласно спросила она и еще более грозно посмотрела, я бы сказал даже угрожающе.

— Да один.

— И что же ты один пойдешь?

— Да, один пойду, — неуверенно ответил я и втянул шею.

— И почему один?

— Потому что я один и, следовательно, мне нужен один билет, — я уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Почему ты один? — женщина никак не собиралась отдавать мне билет.

— Простите, дайте мне уже билет и я пойду. Это какой-то нелепый разговор.

— Не дам тебе билет, — громыхнула она, и я, ошеломленный, уставился на нее, а тетка нагло продолжила взирать на меня.

— Тогда отдайте деньги и я пойду.

— Не отдам. Или покупаешь два билета или уходишь.

Я чуть не подавился слюной.

— Извините, это уже переходит все границы. Дайте мне билет или верните мне деньги, а то я…

— Что ты? — тетка смотрела на меня, как на пойманную муху, бесполезно трепыхавшую крыльями. — Под новый год берешь один билет! Где твоя жалость к самому себе? Я сказала, бери два билета. Быстро раскупят, потом, когда понадобится второй, их уже не будет.

— Мне не понадобится второй, потому что я один, черт возьми, и давно уже один! — я вспылил: мое терпение готово было вот-вот лопнуть, я ужасно хотел просунуть руку в окошко и добраться до этой тетки, чтобы хорошенько ее отмутузить. Теперь я понимал, почему они все прятались так далеко от покупателей.

— Два или ничего! — она, держа в толстой руке два красных билета, плавно провела их возле моего лица, будто я был тигр, а она — дрессировщик с куском мяса.

— Хорошо! Давайте два этих дурацких билета! — не выдержал я и протолкнул ей деньги за второй билет.

Тетка вдруг подобрела, улыбнулась и добродушным зычным голосом сказала:

— Девушку пригласи, балбес!

Когда я, взвинченный и разгоряченный от неожиданного столкновения с наглостью, вернулся в редакцию, там стоял хохот. «Неужели все еще обсуждают меня и Дину Сало?» — подумал я и решил, что пора всем устроить проверку материалов, а бездельникам сделать выговор. Но тут ко мне по-панибратски подскочил Замейко и, ковыряясь в зубах зубочисткой, выдал:

— Тут такое было, ты не представляешь! Пока тебя не было, тут одна сумасшедшая приходила, всех на уши подняла. Загляни в кабинет к мухе Цеце, там все со смеху катаются от того, как Цеце рвала и метала!

Мухой Цеце называли заведующую детским разделом в нашем журнале. Это была женщина в возрасте, сухощавая, с довольно непростым консервативным характером, носила очки в толстой роговой оправе и строгие черные платья. На самом деле ее звали Цецилия Львовна, но между собой мы обычно ее звали мухой Цеце. У нас с ней не очень хорошие были отношения. Она считала, что я слишком молод и глуп, чтобы управлять журналом, которому она посвятила всю свою жизнь, и конечно, по ее мнению, это было совсем не солидно, чтобы я командовал такой взрослой и опытной женщиной, как она. Поэтому нами негласно было решено, что я не вмешиваюсь в ее раздел и полностью доверяю ее опыту и компетенции. И это меня, в принципе, устраивало, так как мне меньше всего хотелось с ней сталкиваться, ибо всякое общение с ней меня вводило в некий ступор, где я был несуразным ребенком, а она воспитателем, который мог спокойно треснуть указкой по моей голове.

— Пожалуй, в другой раз загляну, — сказал я. — Хватит болтаться без дела, Замейко, займись делом, ты уже и так просрочил материал.

— Хорошо, хорошо, сейчас приступим! — воскликнул он, но продолжил рассказывать: — Когда ты ушел, сюда зашла босячка, такая вроде ничего, мелкая. Спросила, где отдел детской редакции, ну мы ей показали, и там началось. Сначала было тихо, а потом слышим, муха Цеце визжит, а эта босячка, что-то пытается ей доказать. Потом Цеце вылетает к нам, размахивая листком бумаги, и зачитывает нам стишок той барышни. Стишок-то несуразный, похожий на бред сумасшедшего, но мы больше не из-за него начали смеяться, а из-за Цеце. Она превзошла саму себя, так унизила эту босячку, что, ей-богу, мне даже жаль ее стало. Эх, комедия настоящая, и в цирк не ходи. Представление было что надо, жаль ты пропустил.

— И что же девушка? — спросил я.

— Босячка? А она сказала, что мы все болваны и убежала.

Нахмурившись от всей этой истории, я направился снова в свой, пропитанный табачным дымом, кабинет и приступил за работу.

2.

В пятницу я освободился пораньше, чтобы сходить в кино с Диной Сало, которая уже ждала меня, принарядившись, на первом этаже в вестибюле. Она завила волосы «барашком» и накрасила губы жирным слоем ярко-красной помады. По дороге в кино она щебетала и задорно смеялась, выпуская на меня пары чесночного аромата. Во время просмотра фильма она все время что-то спрашивала, нарочито ахала и закрывала глаза от страха, пытаясь теснее прижаться ко мне, что, вкупе с ее невыносимым запахом кислого пота и чеснока, ужасно мешало сосредоточиться на фильме, который и так оказался, на мой взгляд, слишком шумным, напыщенным и суматошным.

Домой я провожал ее ускоренным шагом: мне хотелось быстрее избавиться от чувства тошноты, преследующего меня на протяжении всего вечера. Дина, не поспевая за моим широким шагом, суетливо перебирала маленькими пухлыми ножками, обутыми в полусапожки на меху, и ежеминутно вздыхала, показывая, что она не этого ожидала от нашего вечера. Когда, наконец, я попрощался с ней, я с облегчением перевел дух: тошнота исчезла, и я теперь мог наслаждаться морозным, скрипучим воздухом, в котором с каждой секундой все сильнее начинали кружиться новые снежинки.

По пути домой, я решил заглянуть в редакцию, чтобы взять на выходную вычитку несколько материалов, которые к понедельнику должны были быть подготовленными. На втором этаже слабо горел свет.

— Гевор, это вы? — спросил я, заглядывая в редакцию.

— Ну, а кто же еще? — добродушно ответил пожилой мужчина, который у нас исполнял обязанности дворника, уборщика, истопника, мусорщика, вахтера и охранника. — Я думал, вы уже освободились, и никто не придет.

— Да я по делу забежал. А вы что?

— Да вот, как всегда мусор выношу. Глядите, сколько от нашей несравненной Цецилии Львовны выгреб, — он показал полное ведро бумаги.

— Нашли что-то интересное? — спросил я, зная, что мужчина любил отыскивать в мусорном ведре выброшенные рисунки иллюстраторов, которые по тем или иным причинам не устраивали Цецилию Львовну, а потом он распрямлял их и вывешивал на стене своей вахтерской каморки, которая была его постоянным жилищем.

— Нашел, нашел, — заулыбался он, показывая отсутствие переднего зуба. — Вот, гусеница верхом на слоне едет. И чем она не устроила Цецилию? Ничего она не понимает в художестве, потеряла дух детства. Вот я, был бы помоложе, пошел бы сейчас снеговика лепить, погода-то чудесная. Хотя, что мне сейчас мешает? Вот сейчас управлюсь, соберу мусор, да и пойду. Ведро найдем, палки, угли, да только морковки нет для носа…