С тенью на мосту

Какое-то время я пребывал в оцепенении.

— Иларий, что с тобой? Ты плачешь? — спросила Лана, трогая меня за руку.

— А? Плачу? — я коснулся онемевшей щеки, и она была мокрая: по моим щекам стекали слезы. — Ерунда, что-то взгрустнулось… Он ушел?

— Кто ушел?

— Дядюшка Кир.

— Дядюшка Кир? О чем ты говоришь? — она непонимающе посмотрела на меня.

— Ваш родственник, дядюшка Кир, он только что сидел рядом с тобой.

Лана посмотрела на пустой стул, потом на брата.

— Герман здесь рядом с нами кто-то сидел?

Он отрицательно покачал головой.

— Что? Ты же видел его? — воскликнул я.

— Нет, я никого не видел, — он вспыхнул и спешно вышел из столовой.

— Да, что с тобой, Иларий? Ты бредишь? Ты такой странный! — возмутилась Лана.

— Да, наверное, я странный, — внезапно на меня обрушилось вселенское безразличие. Все вокруг стало бессмысленным и глупым. — Мне нужно выйти, я страшно хочу есть.

— Это видно, — хмыкнула она и, сообщив всем, что мы хотим покинуть обед, чтобы побеседовать наедине, легонько подхватила меня под локоть, и мы вышли из столовой.

7.

По пути на кухню мы увидели Германа, выходящего из комнаты. Он тоже нас заметил и попытался скрыться, но я окрикнул его:

— Герман, подожди! Мне нужно с тобой поговорить, это серьезно!

Несмотря на обманчиво взрослый внешний вид, он оказался еще совсем ребенком: заупрямился и заладил, что не хочет со мной разговаривать.

— Мне все равно, хочешь ты разговаривать или нет! — выкрикнул я, разозлившись и вплотную приблизившись к нему, чтобы Лана не могла слышать, тихо предупредил: — Я могу вообще не вмешиваться во все это, но тогда тебе придется отвечать за всю свою семью. А если ты сейчас же не прекратишь вести себя, как упрямый осел, то, поверь мне, этой ночью случится страшное. И ты знаешь, о ком я говорю. Если ты не хочешь беды, то тебе лучше поговорить со мной.

Герман ошалело посмотрел на меня и робко кивнул.

— Лана тоже должна будет слышать наш разговор, — сказал я. — Только сначала я хочу поесть, иначе умру от голода.

На кухне мы оказались одни. Лана довольно потерла руки и, подняв крышку сковороды, стоявшей на столе, заглянула внутрь:

— Ммм… тушеная крольчатина. Если бы маменька узнала, что я совсем не придерживаюсь диеты, которую она прописала мне, она упала бы в обморок, а то, как же, кому я нужна буду бедной и толстой? — она взяла руками один кусочек мяса и, облизывая пальцы, с наслаждением съела его. — Ну что смотрите, давайте приступайте, — она уступила место и начала заглядывать в другие кастрюли и сковородки. — Так, тут овощи, тут у нас салат… О, вот, что мне нужно! Рулетики с сыром, обожаю их…

На некоторое время мы все затихли. Я набросился на мясо так, будто уже много лет не ел. Мясо было восхитительным, нежным, мягким и сочным, сдобренным ароматными приправами.

— Так о чем ты хотел со мной поговорить? — вдруг Герман сам задал вопрос, с каким-то испугом поглядывая на меня.

— А, поговорить… — промямлил я, прожевывая кусок. — Да, надо бы поговорить. Для начала не хочешь признаться, что ты слышал мой разговор с ним?

Герман смутился, наклонил голову, спрятав глаза, и носком туфли начал ковырять паркет.

— Да, я слышал, — наконец признался он.

— О, я так рад, что ты слышал, — внезапно на меня нашло смешливое настроение. — Это облегчает дело… Лана, рулетиками со мной не поделишься?

Лана захихикала и, взяв блюдо, жеманничая, поднесла ко мне, сделав реверанс.

— Как прикажите, сударь.

— Сударыня, вы так любезны! — воскликнул я, театрально расшаркиваясь перед ней. — Дивные рулетики от прекрасной девы, самой красивой и необычайно умной!

— Я обязательно передам ваше восхищение моей кухарке! — она еще сильнее захихикала.

— Передайте ей еще мой горячий поцелуй! — я попытался притянуть ее, чтобы поцеловать в щеку, но она ловко увернулась и захохотала:

— Нет-нет, что вы! Такие горячие поцелуи вы должны непременно сами передать ей!

— Боже, вы отвратительны, — фыркнул Герман, с отвращением наблюдая за нашими чудачествами.

Лана захотела покривляться над братом, но зацепилась блюдом за занавеску, и оно, соскользнув с ее руки, грохнулось на пол: все рулеты шмякнулись, выпотрошив свою начинку. Нас поразил приступ хохота.

— Какой чудный день! — воскликнула она, когда мы, наконец, успокоились. — Иларий, я заранее тебя так ненавидела, а ты оказался таким замечательным! Как хорошо, что все так случилось.

— Подожди, нас еще ждет проблема, большая проблема, — нервно ответил я, продолжив закидывать в рот еду.

— Что за проблема?

— Герман должен все рассказать. Он же теперь силач, пусть докажет свою силу: объяснит откуда она у него взялась. Ведь это непросто признаться, да, Герман?

— О чем ты говоришь? — Лана вскинула брови и с непониманием смотрела то на меня, то на брата.

— О том, что у Германа в рукаве прячется очень увлекательная история, которой он не спешит делиться.

— Нет, все не так! — выкрикнул он, и его лицо скривилось, как у ребенка. — Я хотел все рассказать, да только кто мне поверил бы? Думаешь, я не пытался? Лана, — обратился он к сестре, — помнишь, я прошлом году начал рассказывать тебе про старика, поселившегося у нас в доме? Что ты мне сказала?

— Помню, я сказала, что у тебя отличная фантазия, — озадаченно ответила она.

— Вот видишь? Я пытался, но моя сестра даже не захотела мне поверить!

Пока брат с сестрой препирались, я поедал кусок мяса за куском, по-прежнему испытывая невыносимый голод, который был сродни чувству, что я вот-вот должен был умереть, и от того, сколько я впихну в себя еды, зависело, буду я жить или нет. А может, отрывая зубами мясо, ощущая его вкус и глотая, я пытался осознать, что я еще живой, а не умер в пятнадцать лет, забитый собственным отцом, что я не призрак, и вся эта жизнь мне не снится.

«Что если это все там, в загробной жизни? — думал я. — Что если старик — всего лишь орудие, вырывающее меня из забвения и дающее понять, что реальной жизни нет. Что если я умер, когда заболел в холодном доме Бахмена? Тогда я тоже считал, что все, что происходило со мной, было реальностью. Что если мое тело уже давно погребено, а моя душа ходит по земле неприкаянной, страдающей, что так и не заполучила той жизни, которой хотела? Но разве я мог бы тогда ощущать вкус этой еды…, может, он мне кажется?».

— Иларий, остановись! — Лана перехватила мою руку, тянущуюся за очередным куском мяса. — Ты ешь как сумасшедший. Тебе будет плохо. Посмотри на себя, ты весь перепачкался в соусе.

Вырвав меня из оцепенения, я глянул в зеркало, висевшее возле двери, и увидел, насколько мой вид был отвратителен: безумные глаза, мокрые волосы, торчавшие в разные стороны и рот, измазанный в красно-коричневой подливе до самого подбородка. Внезапно, моя голова закружилась, в глазах потемнело, я затрясся мелкой дрожью и какая-то сила, похожая на руку демона или кулак Милона, схватила мои внутренности, намотала на пальцы кишки и толкнула вверх, к горлу.