Сабля атаманаРассказы(пер. с марийского)

Солдаты не успели опомниться, как из-за деревьев, шумя и стреляя на ходу, вылетела лавина конников. Молниями сверкнули сабли, черные стрелы, со свистом разрезая воздух, полетели к омшанику.

— Башкиры! — в ужасе закричал офицер, но в это мгновение стрела впилась ему в шею, и он, бессильно выпустив поводья, свалился с лошади.

В один миг солдаты оказались окруженными.

— Складывай оружие! — подняв вверх копье, громко крикнул богатырского роста джигит в блестящей кольчуге.

Неожиданно пришедшее избавление потрясло старика: он опустился на траву и заплакал, как ребенок.

— Ну, дедусь, не плачь — беда миновала, — уговаривал его Эшпат, развязывая руки Темирбая.

Айт, сняв свой алый кафтан, набросил его деду на плечи:

— Одень, старик. Простынешь.

— Дедушка, пойдем в омшаник, — тормошил деда Яний.

И старый Темирбай, словно очнувшись, поднял голову. Десяток крепких рук подхватили старика и помогли ему встать.

Поднявшись, Темирбай шагнул к Исатаю:

— За сколько продался, кривая душа? Не нужны тебе стали сородичи да соседи?

Бледный Исатай склонился и закрыл голову руками, ожидая удара.

— За предательство — одна плата, — сурово проговорил Айт.

* * *

На следующее утро, когда на лугах еще не сошла роса, отряд Айта уходил из деревни в поход.

Айт и Эркай, которого вызволили из тюрьмы, заехали к Темирбаю в омшаник.

— Прощай, дедушка, — приветливо проговорил Айт. — Уходим в вольную армию царя Пугача, давно ждет нас к себе батыр Салават. Вот заехали к тебе попрощаться…

— Счастливого пути, джигиты. Надо идти, коли в бою можно добыть вольность.

— Джигит рожден для боя. Об этом и в песнях поется, — ответил Айт и лихо заломил островерхую шапку.

— Стойте как богатыри, — тихим голосом напутствовал дед Айта и Эркая.

— Дяденька, возьми меня с собой, — вмешался в их разговор Яний и уставился на Айта бойкими черными глазенками.

— Мал еще, подрасти, — ответил Эркай.

— Салават в четырнадцать лет стал батыром, — сказал Айт, кладя руку на плечо мальчику, — расти и ты батыром. Приедем в следующий раз и возьмем тебя с собой.

— Прощай, дед!

Айт и Эркай вскочили на коней.

— Да будет счастливой ваша дорога!

Джигиты скрылись за поворотом, и уже издали послышалась их песня:

Агидель [16] — прекрасная река, Агидель — серебряная река, Один берег — в камышах, Другой берег — в камнях…

Старый Темирбай и Яний стояли на пороге и слушали, как звенела, отдавалась в утреннем дремлющем лесу песня.

В нашем сердце радость, Когда восходит солнце. И сердца наши горят. Слыша радостные вести. Восходит утреннее солнце, Освещает землю, В нашем сердце радость, Когда восходит солнце.

16

Агидель — башкирское название реки Белой.

Красной зарей запылал восток, сверкнули первые светлые лучи восходящего солнца. Засверкали на травинках чистые капли росы.

Темирбай вынес из омшаника гусли и тронул звонкие струны. И песня, прекрасная, как восход солнца, сливаясь с пением птиц, поплыла над лугами, наполнила зеленый лес.

Словно чистый ручей, льется песня. И чуется в ней светлая душа народа и его заветное стремление к свету и счастью. Плывет, летит песня навстречу восходящему солнцу, словно сказочная птица.

Это поет горячее сердце старого Темирбая, воздавая хвалу подымающемуся в алых лучах солнцу и храбрым джигитам, вышедшим на бой за народное счастье.

Темирбай перестал играть:

— Ну, Яний, пора в дорогу.

— Дедушка, ты уходишь? — схватил Яний деда за рукав.

Темирбай молчал. Внимательным взором окинул он все вокруг, и в его глазах блеснули слезы. Увидев на глазах деда слезы, Яний тихо заплакал.

А Темирбай думал, прощаясь с родным домом: «Ушли храбрые джигиты. А что мне делать? Добро сторожить? Да пропади все оно пропадом! Надо и мне идти, пока не поздно. А с мальчонкой еще сподручнее: идет себе нищий слепец с поводырем — и никакой нас солдат не остановит».

Молодо вспыхнули глаза Темирбая:

— Коль не в силах наши руки держать саблю, — сказал дед, — то пойдем мы с тобою разжигать огонь в сердцах людей. В великом бою песня — большая подмога…

— Куда же мы пойдем, дедушка?

— К батюшке нашему мужицкому — царю Пугачу… К тем, кто бьется за нашу свободу за наше счастье.

Листовки

Жучков, красноносый, усатый урядник села Юрина, громко топоча сапогами, вбежал в волостное правление и с остервенением захлопнул за собой дверь.

— Опять разбросали, дьяволы! — замахал он перед носом волостного старшины мятыми листками бумаги.

— Опять? Чья же это работа? — Старшина, сидевший за большим дубовым столом, крякнул и удивленно поднял брови. Ну и времена настали: что ни день, то новая неприятность.

Жучков хотел еще что-то сказать, но тут заметил, что в кабинете, развалясь в мягком кресле, сидит его начальник — пристав первого полицейского участка Петров.

Багровый, тучный, с шеей, едва умещавшейся в воротнике мундира, пристав побагровел еще больше.

— Где? — коротко спросил он.

— Одну, ваше благородие, отодрал в конце села с забора, — вытянувшись, отчеканил Жучков, — а другая висела на винной лавке.

— Дай сюда!

Пристав выхватил из рук урядника листовки и стал их рассматривать.

Сразу бросился в глаза заголовок: «Организуйтесь под знаменем социал-демократов!» — а внизу хорошо знакомая приставу подпись: «Социал-демократическая организация. Н. Новгород».

— Так… Ясно, — проговорил пристав.

Листовок с такой подписью за последние годы побывало в его руках немало. Три года назад ему удалось в Юрине выследить и арестовать подпольную группу, возглавляемую учителем Константином Касаткиным, распространявшую революционные листовки.

Касаткин отсидел два года в тюрьме, и, хотя после освобождения он не вернулся в Юрино, листовки в селе продолжали появляться по-прежнему. Кто-то разбрасывал их по ночам на тракте, расклеивал по улицам.

— Видать, кто-то из касаткинских остался в селе, — сказал пристав, пряча листовки в портфель.

Убрав листовки и закрыв портфель, он заложил руки за спину, прошелся по кабинету и остановился у окна.

— И его надо искать на этой улице, — сказал он, приподымая штору и глядя на улицу тяжелым взглядом.