Сабля Цесаревича

Мужчина улыбнулся и что-то сказал этому озорному ребенку, но Пожарский не понял ни слова — как и в недавнем сне про армянских беженцев, те, кого он видел, говорили на неизвестном ему языке. Дети что-то спрашивали у нарядного взрослого, он что-то отвечал им, а потом развернул бумажный сверток, достал из него горсть конфет и принялся раздавать их своим юным приятелям, которые встретили этот жест еще более громкими восторженными криками.

А потом из-за забора, окружавшего ближайший дом, появился еще один мужчина — пожилой, почти полностью седой, но при этом похожий на более молодого человека в ливрее.

— Алоиз! — позвал старик человека с конфетами, и тот, отдав детям весь кулек со сладостями, подошел к нему.

Они обменялись несколькими фразами все на том же незнакомом Павлу языке. Старший мужчина о чем-то спросил младшего, и тот, перестав улыбаться, ответил ему, после чего лицо старика тоже приняло разочарованное и печальное выражение. Он бросил своему собеседнику какую-то короткую фразу, после чего развернулся и пошел к дому.

У нарядного мужчины был теперь виноватый вид, но он остался на месте и лишь громко произнес еще несколько слов — как показалось Пожарскому, повторил свою последнюю фразу.

А потом он неожиданно заговорил по-русски с едва заметным акцентом.

— Потому что как бы я ни любил нашу деревню, моя жизнь связана с императором и его семьей, — сказал он тихо, как если бы говорил с самим собой. — Потому что я всегда буду к ним возвращаться.

На мгновение Паша опять открыл глаза в своей комнате, но его тут же затянуло в новую череду снов, которые теперь стали сменять друг друга еще быстрее.

Снова была полутемная комната, снова горела свеча, и на столе стоял чернильный прибор. Рука склонившегося над столом мужчины в очках и с редкими волосами торопливо выводила на листе бумаги одну строчку за другой. Павел, уже не колеблясь, встал вплотную к нему и стал читать это письмо, с трудом понимая неразборчивый почерк писавшего: «Если вера без дел мертва, то дела без веры могут существовать, и если кому из нас к делам присоединится и вера, то это лишь по особой к нему милости Божьей…»

Его рука ненадолго замерла над бумагой, словно он раздумывал, не добавить ли к написанному что-нибудь еще, а потом вывела внизу подпись — Евгений Боткин.

И еще раз темная комната сменилась залитым светом и уже знакомым Павлу помещением — тем самым, где Алексей с сестрами занимались французским языком. На этот раз в нем находился только Леша и еще какая-то женщина. Перед мальчиком лежала раскрытая тетрадь, перед женщиной — какая-то книга, но разговаривали они не об уроках.

— Неужели вы не думали о том, что все еще может опять измениться? — спрашивала учительница. — Если ваш отец вернется на престол и если когда-нибудь вы сами станете государем…

— Нет, Клавдия Михайловна, это невозможно, — покачал головой Алексей. — Это кончено навсегда.

— Но все-таки..? Если все опять будет, если вы будете царствовать..? — настаивала женщина, и ее ученик на несколько мгновений задумался.

— Если бы это было возможно… Тогда… тогда надо устроить так, чтобы я знал, что делается кругом, — сказал он затем, тщательно подбирая слова. — Но первым делом я бы основал большой госпиталь, где могли бы лечиться все больные, все, кого нельзя до конца вылечить. Да, это был бы лучший в стране госпиталь, и вы, Клавдия Михайловна, были бы его заведующей…

После этих слов Алексея все скрылось в полной темноте. Поначалу Павел не видел вообще ничего и не понимал, где находится, но затем перед глазами у него начали проступать едва заметные очертания длинного коридора с множеством дверей, очень похожего на коридор, который он уже видел в одном из прошлых снов. За одной из дверей, кажется, должна была находиться комната, в которой Алексей с сестрами занимались французским языком…

Спустя несколько мгновений в коридоре стало шумно — откуда-то появилась целая толпа людей. Паша услышал топот, потом стук в двери, а потом чей-то резкий голос:

— Просыпайтесь! В городе неспокойно, на дом могут напасть! Одевайтесь и спускайтесь в подвал!

— Что случилось? — послышался из-за ближайшей к Павлу двери встревоженный женский голос. Мальчик узнал его — это была та самая Анна, комнатная девушка, плакавшаяся в поезде.

— Одевайтесь и выходите! — крикнул в ответ мужчина, стучавший в ее дверь. Другие почти не различимые в темноте мужские фигуры в это время продолжали колотить в остальные двери, тоже требуя, чтобы спавшие за ними люди немедленно спустились в какой-то подвал.

Прошла еще минута, и ближайшая дверь приоткрылась. Коридор осветился слабым огоньком свечи, и из комнаты выглянула Анна, прижимавшая к груди две или три небольшие подушки.

— Быстрее, быстрее! — принялись подгонять ее сразу несколько голосов. — Надо спрятаться, если не хотите, чтобы анархисты вас всех здесь перебили!

Анна забежала в соседнюю дверь, и почти сразу вернулась в коридор вместе с Ольгой и Татьяной. Втроем они заглянули в следующую комнату, откуда к ним навстречу выскочили Мария с Анастасией. У Татьяны на руках был маленький черный бульдог, у Анастасии — рыжий спаниель и еще какая-то крошечная лохматая собачонка.

— В подвал, в подвал, быстро! — командовали разбудившие их мужчины, указывая в теряющийся в темноте дальний конец коридора.

Распахнулись остальные двери, в коридоре стало еще светлее, и Паша увидел еще несколько знакомых лиц. Тот мужчина, которого он только что видел пишущим письмо, тот, кто раздавал детям конфеты, и тот, у которого сестры Алексея учились готовить — все трое растерянно оглядывались, как будто бы не до конца понимая, что происходит. А потом появились родители Леши и он сам — отец держал его на руках.

И все они, вместе с разбудившими их людьми, двинулись в конец коридора, где, как оказалось, была еще одна дверь. Видимо, за ней была ведущая в подвал лестница, потому что именно туда и ушли обитатели дома. Павел двинулся было за ними, но дверь захлопнулась перед его носом, и он снова остался один в пустом темном коридоре.

Дальше некоторое время не происходило вообще ничего. Но и сон не заканчивался, словно Пожарский должен был увидеть что-то еще, так что он ждал, напряженно вслушиваясь в тишину и стараясь уловить хоть какой-нибудь звук.

И дождался: внизу загрохотали выстрелы.

А потом завыли собаки.

…Павел распахнул глаза и обнаружил, что сидит на своей кровати и что комнату заливает дверной свет. На часах было без пяти семь, вот-вот должен был зазвонить будильник. Он был у себя дома, и ему просто приснился кошмар. Сначала несколько спокойных снов, а потом кошмар. Но все это было во сне, ничего из того, что он увидел, на самом деле не было…

Мальчик откинулся обратно на подушку, мгновенно обессилев от охватившего его облегчения. Но на тумбочке рядом с кроватью запищал будильник, и этот привычный звук мгновенно прогнал эйфорию, вернув Пожарскому его способность рассуждать логически. Он ведь давно уже понимал, что видит все эти сны о прошлом не случайно. Что они связаны с его другом Алексеем и что все, что он видит, когда засыпает, когда-то происходило на самом деле. Все это было. В том числе и стрельба по беззащитным людям в запертой комнате.