Сад чудовищ

– Прошу, присоединяйся к нам.

Эрнст повиновался. Ни один мускул не дрогнул на его каменном, как у настоящих солдат, лице, а сердце упало, когда он увидел присутствующих.

Дородный, потный Герман Геринг устроился на диване, скрипевшем под его весом. Якобы мучаясь от постоянной боли, круглолицый толстяк ежесекундно ерзал, усаживаясь поудобнее, – смотреть было неловко. В кабинете висел резкий запах его одеколона. Министр авиации кивнул Эрнсту, и тот ответил тем же.

В изящном кресле, скрестив ноги, как женщина, потягивал кофе косолапый скелет Пауль Йозеф Геббельс, рейхсминистр пропаганды. Эрнст не сомневался в его компетенции. Первые жизненно важные успехи партии в Берлине и Пруссии – заслуга Геббельса. Но Эрнст презирал этого человека, который с обожанием смотрел на фюрера, самодовольно потчевал его изобличающими сплетнями о влиятельных евреях и социалистах, а через минуту – именами немецких актеров и актрис из киностудии УФА. Эрнст поздоровался с ним и сел, вспоминая свежую шутку, передаваемую из уст в уста: «Опишите идеального арийца. Ну, он блондин, как Гитлер, строен, как Геринг, и высок, как Геббельс».

Гитлер протянул документ одутловатому Герингу. Тот прочитал его, кивнул и без лишних слов спрятал в дорогую кожаную папку. Фюрер сел и налил себе шоколада. Он поднял брови и повернулся к Геббельсу, веля продолжать начатый ранее разговор, и Эрнст понял: отвечать за участие в Вальдхаймском исследовании придется не сегодня.

– Как я говорил, мой фюрер, многим гостям Олимпиады понадобятся развлечения.

– У нас есть кафе и театры, есть музеи, парки, кинотеатры. Гости могут посмотреть наши фильмы Бабельсбергской киностудии, увидеть Джин Харлоу или Грету Гарбо. Или Чарльза Лоутона и Микки-Мауса.

Судя по раздраженному голосу, Гитлер отлично понимал, о каких развлечениях толкует Геббельс. Последовали мучительно долгие и жаркие споры о том, стоит ли выпускать на улицы легальных проституток – лицензированных «подконтрольных девушек». Гитлер пробовал возражать, но Геббельс заранее все продумал и спорил убедительно. В итоге Гитлер уступил с условием, что в столичном регионе будет не более семи тысяч девушек. Аналогично решили временно смягчить наказание по статье 175, карающей гомосексуалистов. Слухами обросли и предпочтения самого фюрера: ему приписывали и инцест, и мужеложство, и скотоложство, и копрофилию. Эрнст, впрочем, считал, что Гитлер совершенно безразличен к сексу – ему желанна лишь немецкая нация.

– Напоследок требования к внешнему виду, – продолжал Геббельс вкрадчиво. – Полагаю, можно позволить женщинам немного укоротить длину юбок.

Пока глава Третьего рейха и его адъютант спорили, на сколько юбочных сантиметров приблизить соотечественниц к миру моды, Эрнста снедала тревога. Ну почему пару месяцев назад он ни слова не сказал о Вальдхаймском исследовании? Почему не послал фюреру письмо, в котором упомянул бы о нем вскользь? В таких вопросах необходимо проявлять осторожность.

Споры продолжались. Наконец фюрер решительно объявил:

– Юбки разрешим укоротить на пять сантиметров, и все. Макияж запретим.

– Так точно, мой фюрер!

Немного помолчав, Гитлер уставился в угол кабинета, что случалось нередко, потом пронзил взглядом Эрнста:

– Полковник!

– Да, мой фюрер?

Гитлер поднялся, взял со стола листок и медленно вернулся к остальным. Геринг и Геббельс не сводили взгляда с Эрнста. Оба считали, что полковник имеет особое влияние на фюрера, но опасались, что благосклонность временная или, не дай бог, обманчивая и в любой момент можно оказаться в шкуре Эрнста, то есть в роли барсука на травлю, да и где взять спокойную невозмутимость полковника?

Фюрер вытер усы:

– Дело важное.

Эрнст выдержал взгляд Гитлера и спокойно ответил:

– Конечно, мой фюрер. Я очень постараюсь помочь.

– Оно касается нашей авиации.

Эрнст посмотрел на Геринга: на румяном лице играла фальшивая улыбка. В войну тот проявил себя отважным асом, хотя сам барон фон Рихтгофен уволил его из эскадры за неоднократные обстрелы гражданского населения, а ныне Геринг стал рейхсминистром авиации и главнокомандующим военно-воздушными силами. Последнюю должность, среди десятка прочих, он занимал с особым удовольствием. О военно-воздушных силах Эрнст и Геринг чаще всего разговаривали и яростнее всего спорили.

Гитлер протянул листок Эрнсту:

– Ты читаешь по-английски?

– Немного.

– Это письмо от самого Чарльза Линдберга, – гордо сообщил Гитлер. – Он посетит Олимпиаду в качестве почетного гостя.

Неужели? Вот так новость! Геббельс и Геринг дружно улыбнулись и в знак одобрения застучали ладонями по столу. Эрнст взял письмо правой рукой, тыльную сторону которой, как и плечо, оцарапала шрапнель.

Линдберг… Эрнст внимательно следил за его трансатлантическим перелетом, но куда больше волновался из-за сообщений о гибели сына летчика. Эрнст знал, сколь ужасно терять ребенка. Взрыв порохового погреба на корабле, унесший жизнь Марка, стал душераздирающей трагедией, но сын Эрнста хоть успел покомандовать военным кораблем и увидеть Руди, своего сына. А вот гибель несовершеннолетнего от рук преступников – это просто чудовищно.

Эрнст быстро прочитал письмо и разобрал несколько искренних фраз, выражавших желание увидеть последние достижения немецкой авиации.

– Поэтому я и вызвал тебя, полковник, – продолжал фюрер. – Некоторые считают стратегически выгодным показать миру растущую мощь нашей авиации. Я и сам так думаю. Что скажешь о небольшом авиашоу в честь герра Линдберга, где мы продемонстрируем наш новый моноплан?

Полковник облегченно вздохнул: его вызвали не ради Вальдхаймского исследования. Но легче стало лишь на минуту, потом тревога снова расправила крылья. Эрнст еще раз обдумал вопрос и ожидаемый от него ответ. «Некоторых» в данном случае, очевидно, воплощал Герман Геринг.

– Моноплан, мой фюрер, да…

«Мессершмитт Ме-109», бесподобный истребитель-бомбардировщик, развивал скорость триста миль в час. Существовали в мире и другие истребители-монопланы, но «Ме-109» был быстрее всех да еще цельнометаллическим. Последнего долго добивался Эрнст, ведь это упрощало и массовое производство, и войсковой ремонт, и эксплуатацию. Для разрушительных бомбардировок, которыми Эрнст планировал предварять наземные наступательные операции Третьего рейха, потребуется большое число самолетов.

Полковник склонил голову набок, словно размышляя, хотя решение принял, едва услышав вопрос.

– Мой фюрер, я возражаю.

– Почему? – Гитлер сверкнул глазами, что предвещало вспышку гнева или, скорее, бесконечное разглагольствование о военной истории или политике. – Разве нам не позволено обороняться? Разве стыдно показать миру, что мы отвергаем ничтожную роль, которую пытаются отвести нам союзники?

«Аккуратнее, – велел себе Эрнст. – Действуй как хирург, удаляющий опухоль».

– Я думаю не о том предательском договоре! – ответил он голосом, полным презрения к Версальскому договору. – Я думаю о том, разумно ли показывать этот самолет иностранцам. Сведущие в авиации сразу поймут: эта модель уникальна, и заключат, что она запущена в массовое производство. Линдберг наверняка разберется. Если не ошибаюсь, «Дух Сент-Луиса» испытывали при его участии.

Пряча глаза от Эрнста, Геринг предсказуемо возразил:

– Пора показать врагу нашу мощь.

– Как вариант, на Олимпиаде можно показать опытный образец сто девятой модели, – медленно проговорил Эрнст. – Образцы преимущественно ручной сборки, без бортового вооружения, оснащенные двигателями «роллс-ройс». Так мы продемонстрируем гостям технологический прогресс нации, но введем их в заблуждение двигателями наших бывших врагов. Гости решат, что мы думать не думаем о наступлении.