Сад Поммера

Поммер откладывает сапожную работу и смотрит, как зелье появляется на свет из газеты. Под страницами «Олевика» еще одна бумага — шершавый пергамент, перевязанный льняной ниткой и обрезанный по краям ножницами.

— Где ты это взял? — спрашивает Поммер.

— У вора спрашивают, где взял, у честного человека — кто дал, — смеется скотник.

В эту же минуту из комнаты на кухню входит Карл.

— Что это такое? — спрашивает он, заметив банку.

— Это? — Скотник в замешательстве, но прежде чем он успевает сказать что-либо вразумительное, Поммер говорит:

— Это зелье для лошадьей ноги, мызный конюх послал Пеэпа передать. У нашего мерина вроде коленный гриб, я как-то сказал конюху, у него такие мази есть…

У Карла загораются глаза:

— Когда ты пойдешь лечить его ногу, возьми и меня с собой… Я тоже хочу посмотреть.

— Это мы проделаем завтра засветло, — отвечает Поммер.

Такой оборот дела совсем не радует его.

— На, возьми, почитай лучше «Олевик», — протягивает он сыну газету, которой была обернута банка.

Сын уходит в комнату. Мужчины смотрят друг на друга, и скотник почесывает за ухом, а у самого на лице такое добровато-мягкое выражение, словно он загадывает загадки или рассказывает про старину. Оба они будто кошки, застигнутые врасплох в кладовке, и Поммер думает: поверил сын или не поверил.

Кообакене открывает дверь и, увидев, что Карл читает при свете лампы, говорит:

— Будь добр, прочти что-нибудь и мне, глупому.

— Это старая газета, прошлогодняя.

— Пусть какая ни есть старая, я и эти новости не слышал. Кому у нас читать-то, у снохи времени нет, Арнольд работает, его и вилами не заставишь читать. Элиас, правда, читает, когда он дома… Газету получаем, а читать некому…

Карл видит, что он не отделается от Пеэпа, и говорит:

— Садись…

— Я сяду, чего ты обо мне беспокоишься, — радуется скотник. — Я-то сяду…

— Открой дверь пошире, чтобы и я слышал, — говорит из кухни Поммер.

Пеэп распахивает дверь и стоит, опершись на косяк, неуклюжий и кряжистый, держа шапку в руке. Печатное слово для него — великая мистерия, таинство, до которого он не дошел своим уменьем и разумом, и он несказанно благодарен тому, кто хоть чуть-чуть приоткрывает ему дверь в сокровищницу.

Карл расправляет мятую газету, вывертывает фитиль лампы повыше и читает однообразным, но ясным голосом:

— «…Стоячая вода легко ржавеет. Но ветер должен дуть в верную сторону и не давать волю вихрям. Мы будем от всей души сожалеть об эстонском народе, если его жизненная волна утихнет сейчас в трясине. Почему?

Потому что сейчас мы делаем первые шаги на обновленной родине. У нас новая полиция, новые суды, новое управление школами. Вовсе не безразлично, как живет народ первые годы с этими новыми установлениями. Вовсе не безразлично, сидим мы в новой телеге задом наперед или лицом к лошади. Телега, правда, движется своей дорогой, но кто сидит в ней задом наперед, тот видит лишь пройденный путь. Что впереди, он не видит и не знает. Поэтому иные вещи могут его даже напугать, когда он к ним неожиданно близко подъехал. О совместном управлении телегой и о подмоге нет и речи…»

Молодой Поммер переводит дух.

— Когда ты сидишь в телеге задом наперед, где уж тебе видеть лошадь, она идет сама по себе, — одобряет скотник. — Однако и седок, должно быть, хитрец, ежели он так, через голову, лошадь погоняет. Это я весь свой век не видал, но так было, что лошадь задом наперед в телегу запрягали. Когда-то был на мызе один кладовщик, Мюйльпярг, ты, Яан, небось, помнишь еще, такой он был лупоглазый ражий мужик. Сын его работал приказчиком в лавке, в Тарту, приехал он однажды на рождество, а отец и скажи: мол, Юхан, иди запряги лошадь, мы с матерью поедем на причастие. Юхан пошел, поставил лошадь задом наперед в оглобли, привязал оглобли к хвосту. Да, и входит в дом, иди, мол, родитель, садись и поезжай…

Пеэп усмехается, Поммер откладывает башмак и шило.

— Кто в этой государственной телеге разберется, — зевает он. — Задом наперед у них лошадь запряжена или боком.

— Или ее вообще нет! — говорит Карл.

— Или вообще нет… — повторяет Поммер.

Карл продолжает чтение:

— «Кто всерьез желает споспешествовать народу, тот не может поступать иначе: он должен считать самодеятельность самого народа важнейшим фактором прогресса. Спящий спящим и остается, лежит ли он на мешковине или на шелковой подушке. У нас, например, действует новый школьный закон. Наша молодежь должна теперь изучать в школе новый язык. Понадобится много труда и сил, прежде чем спустя немного времени это принесет ученикам свои плоды…»

Учитель зевает, хрустя челюстями, с удовольствием, так что даже слезы набегают на глаза. Опять школьный закон, опять обучение языку!

XXVI

Школьников распустили, до юрьева дня остается еще несколько дней.

Дальше тянуть нельзя, если следовать закону, и без того запоздали. Виной тому добросердие и сговорчивость нового, временного волостного старшины.

Однако зимнее письмо инспектора все же осталось в силе, хотя он при прощании дружески протянул руку, и вот Поммер стоит перед сходом выборных, чтобы заключить договор.

Он освобожден от должности школьного наставника и школьный участок в Яагусилла передается ему в аренду — от юрьева дня до юрьева дня.

Тридцать восемь лет был он здесь хозяином, и вот сегодня становится арендатором, этот старый, с ясными стеклами очков человек, всю жизнь трудившийся на ниве просвещения.

Он неуклюже стоит у стола писаря и дает отчет о своем саде; все должно быть четко и точно записано, все, что волость дает ему в аренду.

Прежде всего сад, конечно. Деревья стоят на волостной земле и, согласно особому Остзейскому закону от 1864 года, на основании добавлений к параграфам семьсот семьдесят семь и восемьсот шестьдесят восемь, принадлежат владельцу земли, и поэтому Поммер не может их выкопать или сломать, не может и продать, как объясняет, подергивая головой, Йохан Хырак.

Сколько у него всего деревьев в саду?

Двадцать шесть яблонь.

Одиннадцать вишен.

Девятнадцать сливовых деревьев.

Шесть рядов ягодных кустов.

Та-ак, так. Перо писаря заносит в книгу протоколов черные строгие цифры.

Затем: две беседки, одна из них, из сиреневых кустов, пострадала при пожаре.

Разумеется, все это огорожено, изгородь видать и отсюда, из волостного правления. Кроме того, на участке растут декоративные деревья: клены, рябины, черемуха, есть и липы, — они тоже пострадали от пожара, но это не его, Поммера, вина.

Писарь кивает. Волостные выборные сидят молча, углубившись в себя. Да и чему здесь радоваться? Деревья шелестят у них в голове, яблони, вишни и черемухи. Да, воистину правда, этот человек много потрудился на школьной земле. Сад не вырастет сам по себе, ежели почесывать зад. Ничто не вырастет, а сад — тем более, это особь статья, надо уметь его холить.

— Волость выплачивает тебе за сад пятьдесят рублей, — говорит Патсманн. — За старание…

Поммер вздыхает.

— Согласен.

Теперь — постройки.