Сад принцессы Сульдрун
Шрифт:
Шимрод оставил на столе посреди большого зала следующую записку:
«Я приходил и ушел — больше почти ничего не могу сказать. Странствования мои закончились примерно так, как ожидалось, но я понес существенные потери в Трильде. Надеюсь вернуться не позже, чем через год — или как только будет восстановлена справедливость. Оставляю на твое попечение тринадцать потусторонних самоцветов».
Шимрод подкрепился, воспользовавшись кладовой Мургена, и выспался на кушетке в зале.
Утром он переоделся в костюм бродячего музыканта: зеленый берет с остроконечной нашивкой спереди и плюмажем из перьев филина, трико из зеленой
На большом столе посреди зала он нашел серебряную монету, кинжал и шестиструнный каденсис необычной формы, воспроизводивший веселые мелодии самостоятельно, почти без участия исполнителя. Шимрод опустил монету в карман, засунул кинжал за пояс и перекинул каденсис через плечо. Покинув Свер-Смод, он направился через Тантревальский лес в Даот.
Глава 16
В колоколообразной темнице четырнадцать шагов в диаметре и более чем в двадцати ярдах под землей один день отличался от другого только самыми незначительными деталями — несколькими каплями дождя, проблеском голубого неба, необычно твердой коркой хлебного пайка. Эйлас отмечал ход времени камешками на выступе стены. Десять «однодневных» камешков соответствовали одному камешку в разделе «десятидневных». Когда накопились девять «однодневных» и девять «десятидневных» камешков, Эйлас положил один камешек в новый раздел «стодневных».
Каждые три дня в темницу спускали в корзине ломоть хлеба, кувшин воды, а также свеклу, репу или кочан капусты.
Эйлас часто пытался представить себе, как долго он проживет. Сначала он лежал без движения, в полной апатии. Наконец, заставив себя сделать огромное усилие, он начал делать упражнения — отжиматься от пола, прыгать, кувыркаться. По мере того, как восстанавливался мышечный тонус, безнадежное уныние стало отступать. Побег не был невозможен. Но как выбраться из темницы? Эйлас стал выскребать в каменной стене углубления, за которые можно было бы держаться руками, но размеры и контуры подземелья гарантировали провал таких попыток. Он пытался вынуть каменные плиты из пола темницы, чтобы сложить их одну на другую и таким образом добраться до отверстия шахты в потолке, но кладка была слишком плотной, а каменные блоки слишком тяжелыми — пришлось отказаться и от этого плана.
Один за другим проходили дни и месяцы. В саду за старой стеной Хайдиона тоже проходили дни и месяцы — и живот принцессы Сульдрун заметно округлился; в нем приютился ребенок Эйласа.
Король Казмир не разрешал заходить в сад никому, кроме глухонемой судомойки.
Брат Умфред, однако — как лицо, облеченное духовным саном — считал себя не подлежащим действию такого запрета и через три месяца пришел навестить принцессу. Сульдрун терпела его присутствие, надеясь узнать какие-нибудь новости, но монах ничего не мог рассказать. Он подозревал, что Эйласу пришлось испытать на себе все бремя королевского гнева. Сульдрун тоже так считала и больше не задавала вопросов. Брат Умфред снова позволил себе вольности, хотя и без особого энтузиазма; Сульдрун ушла в часовню и закрыла за собой дверь. Умфред удалился, так и не заметив, что принцесса забеременела.
Еще через три месяца монах вернулся; на этот раз «интересное положение» принцессы стало очевидным.
Брат Умфред заметил озорным тоном: «Сульдрун, дорогуша, а ты пополнела!»
Сульдрун снова молча поднялась на ноги и ушла в часовню.
Монах некоторое время предавался размышлениям, после чего отправился восвояси и внимательно просмотрел свои записи. Учитывая дату
бракосочетания Эйласа и Сульдрун, он рассчитал, когда примерно должен был родиться ребенок. Так как зачатие фактически имело место за несколько недель до венчания, Умфред ошибся в расчетах, но для него эта несущественная деталь в любом случае не имела значения. Налицо был важнейший факт беременности принцессы: каким образом Умфред мог извлечь выгоду из этого любопытнейшего обстоятельства, по-видимому известного только ему самому?Прошло еще несколько недель. Брат Умфред составлял сотни планов, но ни один из них не давал ему достаточных преимуществ, и он держал язык за зубами.
Сульдрун хорошо понимала, на что рассчитывал монах. По мере приближения неизбежного события ее беспокойство нарастало. Рано или поздно монах воспользовался бы возможностью остаться наедине с королем и, маскируя бесстыдную дерзость напускным смирением, раскрыл бы ее драгоценную тайну.
И что тогда? Сульдрун боялась даже вообразить себе последствия. Что бы ни случилось, ей будущее не сулило ничего хорошего.
Времени оставалось мало. Поддавшись внезапной панике, Сульдрун вскарабкалась по склону и перелезла через стену. Спрятавшись в кустах у дороги, она наблюдала за крестьянами, бредущими на рынок и возвращавшимися домой.
На следующий день ей удалось заметить Эйирме. Увидев принцессу, старая кормилица зажала рот ладонью, чтобы не выдать себя непроизвольным возгласом. Следуя за воспитанницей, она перелезла через каменную стену в старый сад. Расплакавшись, она обняла Сульдрун и потребовала объяснить ей, почему сорвался план побега — ведь все было готово!
Сульдрун рассказала то, что знала.
«А что случилось с Эйласом?»
Сульдрун промолчала — она не могла ничего сказать. Зловещая безвестность заставляла предположить, что Эйласа уже не было в живых. Принцесса и кормилица снова расплакались; Эйирме проклинала тирана-извращенца, способного подвергать свою дочь таким мукам.
Основываясь на собственном немалом опыте, Эйирме прикинула в уме число лунных месяцев и определила, когда, скорее всего, у Сульдрун начнутся роды. Оставалось всего дней пять, в лучшем случае не больше десяти — и ничего еще не было приготовлено!
«Тебе нужно снова бежать, сегодня же ночью!» — решила кормилица.
Сульдрун с сожалением отвергла это предложение: «Про тебя сразу вспомнят, и страшно даже представить себе, что с тобой сделают!»
«А как же ребенок? Его у тебя отнимут!»
И снова Сульдрун не смогла сдержать слезы. Эйирме прижала ее к себе: «Слушай! Мне пришла в голову каверзная мысль. У меня есть слабоумная племянница — ее уже третий раз обрюхатил помощник конюха, тоже придурок. Первые два младенца у нее сразу сдохли, потому что она просто не понимает, что делает. Теперь у нее снова схватки — на подходе третий ублюдок, а его никто в глаза не хочет видеть, и меньше всех она сама. Не унывай! Как-нибудь мы выкрутимся, что-нибудь получится».
«Теперь уже надеяться почти не на что», — печально отозвалась Сульдрун.
«Посмотрим!»
Племянница Эйирме родила нечто — судя по внешним признакам, девочку. Как и предыдущие отпрыски помощника конюха, этот ребенок что-то пропищал в судорогах и умер, уткнувшись лицом в обильные маточные выделения.
Тельце младенца поместили в коробку, над которой — так как племянницу Эйирме убедили обратиться в христианство — брат Умфред произнес несколько благочестивых слов. Погребение поручили Эйирме, и она забрала коробку.