Сад радостей земных

— Так мне тут ждать после ужина? — спросила Клара.

Миссис Уайли поглядела, будто не узнавая. У нее тоже лицо стало чудного цвета, серо-зеленое какое-то, пудра на нем будто пепел. Клара знала — Рузвельт сделал гадость, но ей всегда казалось, что такие вещи лучше не замечать, потому-то она изо всех сил старалась улыбаться.

— После ужина? — повторила она, наклонилась и за глянула в машину.

Почему-то от слова «ужин» их обеих передернуло. Молодой человек за рулем, плотный, коренастый, лет двадцати, уставился на Клару неподвижным взглядом. Он не улыбнулся.

— Это будет прекрасно, — сказала миссис Фостер.

Она вынула из сумочки носовой платок и утирала им лоб и верхнюю губу.

В половине седьмого Клара уже дожидалась на дороге. Она расчесала волосы и жалела, что не успела их вымыть — вымыть бы не мешало. На ней было голубое платье и голубые туфли без каблуков, которые называются «баретки», только немножко поношенные. В руках она держала желтую фетровую сумочку, она ее сама сшила из обрезков. Было еще совсем светло, до захода солнца оставалось несколько часов. Клара ждала, что та семья тоже придет, но они так и не появились, и она поболтала с какими-то ребятами, что играли у дороги, потом с Нэнси и еще с одной женщиной — те, с младенцами на руках, от нечего делать собрались в город. Потом она осталась одна, и ее даже в дрожь бросило от волнения. «Побываю нынче в церкви», — сказала она себе.

Наконец подкатила машина. За рулем сидел все тот же плотный малый.

— Ну, залезай, — сказал он. — Больше никто не едет?

По дороге он курил сигару, от нее плохо пахло. Но Клара себя уговаривала, что пахнет приятно, как будто этот запах тоже — от церкви, от нового для нее мира. Она беспокойно поглядывала на своего соседа, а когда он тоже посмотрел на нее, улыбнулась. Он ничего не сказал. Здорово быстро едет, подумала она. И спросила:

— Трудно водить машину?

Он перекатил сигару в другой угол рта и ответил не сразу:

— Смотря по тому, как соображаешь.

— А со скольких лет можно водить?

— Ты еще не доросла.

Больше он с ней не разговаривал. Клара смотрела в окно на дома, на людей, которые ничего не делали, только сидели у себя на верандах и глядели на проносящиеся мимо машины. Внутри что-то щемило, и это щемящее чувство сливалось с душным сладким запахом сирени, которая густо росла перед каждой верандой.

Подъехали к церкви — она оказалась не такая большая, как думала Клара, но белая и чистая, — и молодой человек сказал:

— Когда тебе станет тошно слушать эту муру, выходи. Я буду вон там. — И он показал на заправочную станцию дальше по улице.

Миссис Фостер ждала Клару в церкви. Она прижимала к груди какую-то книжку и, увидев Клару, чуть не кинулась ее обнимать.

— Ах, да-да, — заговорила она с печальной улыбкой, — чудесно, что ты сумела… такая счастливая возможность для тебя…

Клара смущенно улыбнулась и поглядела по сторонам. Церковь напомнила ей школу. Тут было человек восемь, они сидели на скамьях впереди.

Миссис Фостер все толковала про то, как Кларе «посчастливилось». Что-то шепча и горестно кивая, она повела Клару по проходу. На одной скамье, особняком ото всех, низко наклонив голову, сидела миссис Уайли и шептала что-то себе под нос. Клара заметила, что остальные — трое мужчин, четыре женщины и мальчик-калека, рядом с которым торчал костыль, — тоже что-то шептали про себя. У мужчин шепот не очень получался, они иногда начинали бормотать погромче.

Миссис Фостер усадила Клару сбоку. Клара вдруг озябла, ее трясло. В передней части церкви было возвышение, а на нем кафедра священника. В стороне — орган. Клара ждала, то и дело поглядывала на молящихся — они были такие серьезные и, кажется, забыли обо всем на свете, кроме молитвы. Потом позади началась какая-то суматоха, и вошла необъятно толстая женщина в темном шелковом платье. Она улыбнулась миссис Фостер, которая опять стояла у дверей, дожидаясь, что еще кто-нибудь придет; глаза у толстухи были быстрые, живые, как у девчонки. А платье какое-то чудное, оно так и липло к ногам. Потом вошел высокий, худой, сутулый дядя. Он пошептался с миссис Фостер, а они оба поглядели в сторону Клары. Она начала было им улыбаться, но они вроде ее не видели, не прямо на нее смотрели, что ли. Потом этот дядя подошел к ней и протянул руку. На руке виднелось красное пятно, будто он это место расчесал.

— Дорогая моя, я — преподобный Баргмен. Миссис Фостер говорила мне о тебе. Все мы очень рады, что ты сегодня пришла.

Клара улыбнулась. Он был такой высокий, серьезный, нескладный, от улыбки его лицо будто делилось надвое.

— Быть может, ты стоишь на пороге новой жизни. Новой жизни, — зашептал он.

Клара с жаром закивала. Он говорил еще минуту-другую, все повторяя слова «порог» и «счастливая возможность». Потом извинился, постоял немного у стены, заложив руки за спину и глядя в пол, и наконец тряхнул головой, будто хотел прогнать сон. Зашагал вперед, к возвышению, на ходу расчесывая руку. И заговорил:

— Дорогие братья и сестры во Христе, возблагодарим господа за то, что мы собрались здесь сегодня… за нашу церковь, за это прекрасное новое здание… И для начала споем все вместе псалом сто четырнадцатый. Встанем же и споем все вместе, дружно…

Поднялись не сразу. Он словно тянул и подталкивал прихожан — шевелил руками и весь слегка подавался вперед; наконец все встали. И Клара встала. Рядом на скамье лежала книжка — сборник псалмов, Клара полистала ее. Пока она отыскала нужный псалом, остальные уже запели, безо всякой музыки. Пели жидкими голосами, неумело и недружно, то и дело кто-нибудь сбивался. Клара уставилась на ноты в книжке. Она никогда еще не видела нот. И слова были длинные, мудреные. Ее бросило в пот — вдруг и ей положено петь, и все этого ждут. Как раз перед нею стояла и пела та толстуха, то вскидывая, то опуская голову, с нарочитым смирением. Она была живал, подвижная, чем-то напоминала куропатку, от нее так и несло жаром, под мышками на платье проступали влажные пятна пота, со спины они напоминали сложенные крылья.

Клара подумала было, что пение кончается, но все запели сызнова. У нее вспотел затылок. Она уткнулись носом в книжку и пыталась разобрать слова. И вдруг заметила, что священник плачет! Он пел слова, которые она даже прочитать не могла, и слова эти были такие печальные, что он плакал. И печально качал головой. Клара смотрела во все глаза — понять бы, что это за слова такие, от которых человек плачет. Ей тоже случается плакать — но только если что-нибудь стрясется. Однако выяснить, что же означали эти слова, так и не удалось. Когда пение кончилось, несколько человек начали откашливаться, словно им стало совестно тишины. Священник закрыл книжку, остальные последовали его примеру. Все уселись.

— Вижу, — сказал он с какой-то особенной слабой улыбкой, — что на этой неделе я недостаточно усердно трудился. Да, я недостаточно трудился.

Двое или трое тихонько ахнули. Клара ничего не поняла.

— К нам пришла одна лишь эта девочка, — продолжал священник, приветливо глядя на нее. — Я недостаточно трудился на этой неделе. Не привлек людей к богу.

Миссис Фостер вздохнула.

— Нет, я трудился недостаточно прилежно. Одна лишь эта девочка… И то лишь стараниями миссис Фостер и миссис Уайли… Нет, я недостаточно трудился.

Он не утирал глаз, даже носа не вытер. Будто гордился, что у него слезы текут, и, когда улыбнулся, Клара увидела — губы тоже мокрые от слез. Он наклонил голову, вытянул руки, сжал их, словно хотел втащить кого-то на помост, и начал молиться вслух. Клара разглядывала его макушку. Темные волосы местами росли густо, а местами поредели, и ей стало смешно. Уж очень все здесь выводило ее из равновесия, и от этого разбирал смех. Священник молился громко, требовательно, голос его звучал все более сердито, он что-то говорил про Христа, кровь и искупление, про малых детей, грех, мир и деньги, про городскую жизнь и федеральное правительство, про воскресные пожертвования и Понтия Пилата. Говорил сердито и резко, как всякий мужчина, который и не думает плакать, и начал расхаживать взад и вперед по небольшому помосту, голос его вдруг стал громче и тоньше, как будто что-то зацепило его и вздернуло повыше к небесам.