Сад радостей земных

— Сука! — сказал он. — Вся в мать!

И накинулся на нее с кулаками. Нэнси закричала, стала звать на помощь. Клара пыталась вырваться, но куда там — Карлтон держал крепко. В окнах зажигались огни. Кто-то заорал. Карлтон сыпал бранью — Клара слышала эти слова всю жизнь, но не понимала, а сейчас поняла: они означают ненависть, означают, что тебя хотят убить. Потом отец выпустил ее. Шатаясь, он попятился назад — двое мужчин схватили его и оттащили.

— Носит их нелегкая! Дома не сидится! Вечно удирают… суки… что она, что мать! — орал Карлтон. — Нет чтоб дома сидеть, удирают, суки! Никого не любят… Клара на все плевать хотела, моя Клара…

Он заплакал пьяными слезами. Кто-то встряхнул его за плечи, стараясь привести в чувство.

— Ты нынче девчонку не тронь, слышишь? — сказал кто-то из мужчин.

— Удрала из дому… паршивая сука, дрянь, все они суки…

— Не тронь ее, Уолпол, понятно?

Его втащили в дом, уложили на койку. И он тотчас же уснул, не успела голова опуститься на подушку. Клара провела рукой по лицу и увидела на ладони кровь. Взглянула на Нэнси — и отвела глаза. Конечно же, это Нэнси была в ресторане, это Нэнси ее там видела… ну и наплевать. Во рту кровь, вот это настоящее — вкус крови во рту. Рузвельт и Родуэл, братья, не в счет. Пускай смотрят. Пускай насмехаются. И Нэнси не в счет. Отец храпит на постели, лицо у него багровое, рубаха расстегнута, видна впалая грудь и мягкий, оплывший живот — вот это сейчас настоящее, но ненадолго.

Соседи разошлись по домам. Нэнси погасила свет. Они лежали в темноте и слушали, как храпит Карлтон, и потом все уснули, кроме Клары. А она лежала и думала. Будто год за годом откуда-то издалека дул сильный свежий ветер — и наконец налетел на нее, подхватил и уносит. Вот и все.

10

Карлтон проснулся. Над ухом кто-то вопил:

— Оглох ты, что ли? Вставай!

Он открыл глаза — совсем чужая женщина кричала на него. Круглое и словно дубленое лицо ее с вытаращенными глазами казалось даже не женским, а мужским.

— Долго ты будешь валяться? Черт паршивый! Твоя дорогая доченька удрала, а нам на работу пора… скоро шесть, сдурел ты, что ли, до этих пор разлеживаться?

Он оттолкнул Нэнси и сел. Обежал взглядом комнату.

— Пошли живей, автобус уйдет, — злобно прошипела Нэнси. — Я ребят накормила, пока ты тут храпел… что с тобой только приключилось? Уж и выпить чуток не можешь, сразу с копыт долой! И ведь два дня не работал, вот смех! Заехали в этакую даль, а потом на тебе — убирайтесь, мол, не будет вам работы!

Карлтон поднялся. Со вчерашнего дня он так и не разделся, башмаки и те не скинул. В желудке затягивался тугой узел. Карлтон стоял, ссутулив плечи, наклонив голову, и слушал Нэнси вполуха, все внимание поглощено было одним — вот этим узлом в желудке. Он уже хорошо знаком, но может и взбунтоваться. А надо собраться с силами и подумать о Кларе.

— Ты что? — спросила Нэнси. И обняла его одной рукой. Он не шевельнулся. — Поглядеть — ты вроде как нездоров, — сказала она.

Карлтон легонько оттолкнул ее. Лучше не делать быстрых, резких движений, страшновато — вдруг сдвинешь с места что-то такое, чего потом не остановишь.

— Да, вот… я ж говорю, Клара-то… удрала, — сказала Нэнси жалобно и в то же время с вызовом. — Зря ты ее так отлупил, она девочка неплохая. Сам знаешь. Я ее не осуждаю, что сбежала, я и сама сбежала, эдакой подлости я ни от кого бы не стерпела…

Карлтон наклонился над тазом, ополоснул лицо холодной водой. Странно, но он чувствовал: вода стекает по коже где-то далеко, словно он наблюдает за этим, сжавшись глубоко внутри самого себя.

— Нам пора. Нынче жарко будет, — сказала Нэнси.

Оттого что Карлтон все молчал, ей стало тревожно; она заговорила помягче: — Миленький, ты, может, нездоров?

Узел в желудке на миг угрожающе дернулся, но Карлтон его одолел. Нет уж, его не вырвет, не желает он этого мерзкого вкуса во рту. Мокрая кожа зудела, и он следил за своей рукой — вот она поднимается потереть лицо, вот пальцы скребут кожу… потом он про это забыл и замер, прижав ладонь к щеке, точно погруженный в размышления философ. В эти минуты мозг его пробуждался от спячки. Надо прорву всего обдумать, вдруг понял он… надо во всем разобраться. Недели, месяцы, годы он терпел, а на него наваливалась всякая всячина. Если в ней не разобраться, не понять все до мелочей, он никогда не сумеет от всего этого избавиться и начать новую жизнь.

— Меньшая здорова?

— Ясно, здорова. — Нэнси, видно, была тронута, что он про это спросил.

— Сколько у тебя денег?

— А?

— Денег сколько?

— Это как — вот сейчас?

— Я тебе в пятницу давал три доллара.

— Я… мне надо было купить еды…

— На, держи.

Он запустил руку поглубже в карман и вытащил грязный, туго свернутый лоскут, когда-то это был шелк. Развернул, достал несколько долларов и дал Нэнси; он не замечал, как она на него уставилась. Лицо ее побелело, напряглось, будто она ждала, что он ее ударит.

— Это тоже подспорье, а нынче еще заработаешь.

Вместе с ребятами получишь двенадцать монет.

— А ты куда?

Он сунул оставшиеся деньги в карман. Пригнулся к зеркальцу, поглядел на себя. Узел в желудке затягивался туже; кажется, вовсе не его, а чье-то чужое лицо беспомощно глядит на него из зеркала.

— Фу, черт.

Он потер ладонью глаза, рот. После пьяного сна все тошно, муторно. Вдруг привиделась Клара — как она рвется у него из рук, — но он встряхнулся и отогнал это видение. Придется еще многое вытряхнуть из головы, прежде чем он сможет наконец перестать думать.

— Миленький, ты что, идешь ее искать? Карлтон?

Он скорчил гримасу и шагнул за порог, в безмятежное, яркое, солнечное утро. Прошел будто мимо чужой, будто мимо нищенки, которая клянчит и дергает за рукав.

— Где ты станешь ее искать? — в страхе спросила Нэнси. — Карлтон! Да куда ж ты? Она сама воротится! Не связывайся с городскими, худо будет…

Карлтон высоко, сколько мог, поднял ноющие плечи, заправил рубашку в штаны. Сыновья терпеливо ждали за дверью. Оба посмотрели на него. Он глянул мельком, как на чужих, — у одного опущенная голова просвечивает сквозь редкие волосы розовым, у другого настороженное, застывшее лицо, а сам весь напружинился, готовый хоть сейчас пуститься наутек. Оба похожи на отца, у обоих продолговатые, узкие, худые лица… почему-то вдруг подумалось — пожалуй, они больше не вырастут, останутся почти такими, как сейчас.

— Слушайтесь Нэнси, — сказал он.

Она шла за ним между бараками, теребила за рукав.

— Послушай, она ж воротится. Она ж тебя любит… воротится… Она и взяла-то с собой всего ничего, какие-то тряпки, а денег ни гроша.

Они вышли на дорогу. Тут Карлтон, все так же не глядя, оттолкнул ее. И зашагал, странно подаваясь вперед всем телом, почти падая, будто прислушивался к далекому зову. Нэнси заплакала. Громко, навзрыд. Он шагал в сторону города, а вслед летела брань, пронзительные вопли неслись мимо ушей, ничуть не задевая.