Сад вечерних туманов

– И долго вы меня будете обучать? – спросила я.

– До монсуна.

Сезон дождей, прикинула я, вернется месяцев через шесть-семь.

Медленно прошлась по комнате, обдумывая его предложение. Я была безработной, зато скопила вполне достаточно денег, чтобы позволить себе какой-то срок не работать. И у меня было время. Предложение Аритомо – единственный для меня способ подарить моей сестре японский сад. «И всего-то – шесть месяцев, – говорила я себе. – Я выносила кое-что похуже».

Остановившись, я взглянула на него:

– До монсуна.

– Взять ученика, а тем более ученицу – дело не пустячное, – предостерегающе поднял он палец. – Возлагаемые на меня обязательства тяжелы.

– Я понимаю, что это не будет увлечением на досуге.

Хмурясь, он подошел к полке, снял с нее книгу:

– Это поможет вам понять, чем я занимаюсь.

Тоненькая книжечка в сером матерчатом переплете, название оттиснуто по-английски под строкой японской каллиграфии.

– «Сакутей-ки» [106] , – прочла я.

106

«Сакутей-ки» – древнейшая японская печатная книга (XI в.) о садоводстве. Содержит трактат «Образец создания садов», автором которого считается Тачибена Тошицуна (1028–1094).

– Древнейшее собрание текстов о японском садоводстве. Изначальные свитки были написаны в одиннадцатом веке.

– Но в то время создателей садов не существовало, – сказала я.

Аритомо вскинул брови.

– Мне Юн Хонг рассказывала, – добавила я. – Об этом говорилось в одной из ее книг по садоводству.

– Ваша сестра была права. Тачибена Тошицуна, тот, кто составил «Сакутей-ки», принадлежал к придворной знати. Говорят, он в высшей степени умело обращался с деревьями и растениями.

– Я не настолько сильна в японском языке, чтобы осилить это.

– Книга, что у вас в руках, – это сделанный мною перевод на английский, опубликованный много лет назад. Она ваша. Теперь – об уроках, – он прервал меня, едва я стала благодарить его. – В первый месяц вам предстоит работать в разных местах сада, которые все еще обновляются. Мы должны начинать в половине восьмого. Работа заканчивается в половине пятого, в пять, а то и позже, если понадобится. У вас будет час отдыха на обед в час дня. Мы работаем с понедельника по пятницу. Если я попрошу, то вы обязаны будете явиться и по выходным.

Я ведь знала, что будет нелегко убедить его составить план и создать для меня сад. Но теперь до меня дошло, что самое трудное только-только начинается. Вдруг, ни с того ни с сего, на меня напала неуверенность в себе и в том, на что я дала согласие.

– Та девочка, что когда-то ходила по садам Киото со своей сестрой, – заговорил Аритомо, всматриваясь в мои глаза так, будто выискивал камушек, который уронил на дно пруда, – та девочка, она все еще там?

Понадобилось время, чтобы я смогла заговорить. Но и тогда голос мой звучал, как мне казалось, слабенько и сухо:

– С ней столько всего произошло.

Его пристальный взгляд безотрывно проникал в самую глубь моих глаз.

– Она там, – произнес он, отвечая на свой собственный вопрос. – Глубоко внутри – она все еще там.

Глава 7

До восхода солнца оставался еще час, но я, лежа в постели, уже чувствовала его приближение, чувствовала, как свет огибает землю. В лагере для интернированных я ждала его появления со смертельным страхом: рассвет означал еще один день непредсказуемых истязаний. Узницей я страшилась утром открыть глаза, теперь, когда я больше не в лагере, теперь, когда я свободна, я боялась закрыть глаза, когда засыпала, – боялась уготованных мне снов.

Читая всю ночь напролет перевод Аритомо «Сакутей-ки», я вспомнила некоторые заповеди японского садоводства, о которых мне рассказывала Юн Хонг. Из объяснений Аритомо основ садоводства в Японии я поняла, что мои познания в этой области – лишь жалкие скребки граблями по верхнему слою почвы.

Начало устройству садов было положено в храмах Китая, над их разбивкой трудились монахи. Сады создавались, дабы как-то выразить человеческое представление о рае. Гора Шумеру, центр буддистской вселенной, не раз упоминалась в «Сакутей-ки», и я стала понимать, почему главной особенностью многих садов, виденных мною в Японии, был характерный порядок камней. У гор в географическом и эмоциональном пейзажах Японии вид грозный и завораживающий, с течением веков их присутствие пропитало ее поэзию, фольклор и литературу.

Наверное, подумала я, именно поэтому Аритомо приехал сюда, в горы. И устроил себе дом среди облаков.

Самое раннее упоминание об искусстве разбивать сады в Японии относится к периоду Хэйан [107] – тогда, около тысячи лет тому назад, особое внимание уделялось моно-но аварэ [108] , восприимчивости к возвышенному, и на всем лежала печать какого-то страстного увлечения всеми сторонами китайской культуры. Созданные в тот период сады (ни один из них не сохранился до нашего времени) в точности воспроизводили сады пространственного удовольствия, какими обзаводились китайские аристократы, жившие по ту сторону Японского моря. Они разбивались вокруг озер, что позволяло по-разному использовать лодки, в том числе при проведении литературных вечеров и поэтических состязаний, во время которых пелись песни и слова как будто плыли по воде…

107

Хэйан – период в истории Японии с 794 по 1185 г. Слово «Хэйан» в переводе с японского означает «мир, спокойствие».

108

Моно-но аварэ, «печальное очарование вещей» (яп.) – эстетический принцип, характерный для всей культурной традиции Японии, требующий глубокого душевного отклика на явную и неявную красоту вещей и явлений, с обязательным оттенком грусти, вызванной чувством иллюзорности и бренности всего видимого. Точного определения моно-но аварэ не может существовать, так как попытка выразить глубинные чувства словами может быть только относительной, способной лишь намекнуть на происходящее, пережить которое каждый должен сам.

Постепенно влияние Китая размывалось эстетикой последующих эр Муромати, Мамояма и Эдо [109] , японские садовники выработали свои собственные принципы композиции и разбивки. На планы садов Японии уже больше не влиял древний континент за морем, их определяли окружающие пейзажи самой Японии. Рост дзен-буддизма подвигал к более строгому аскетизму, излишества предыдущих эр сошли на нет по мере того, как монахи находили выражение своей веры в создании все менее суетных и загроможденных садов, сведя свои едва ли не к пустоте.

109

Эры Муромати, Мамояма и Эдо – с 1392 по 1867 год.

Я отложила книгу, закрыла глаза. Пустота – она манила меня, эта возможность избавиться ото всего мною виденного, слышанного и пережитого…

В тот вечер, прежде чем лечь спать, я сообщила Магнусу, что не уезжаю с Камеронского нагорья. Он был в восторге, но плотно поджал губы, когда я сказала, что подыскиваю себе бунгало где-нибудь по соседству.

– Тебе нельзя жить одной, – сказал он.

– Это небезопасно, Юн Линь, – добавила со своего кресла в другом конце гостиной Эмили, оторвавшись от романа, который читала.

– Горы кишат К-Тами, – возвысил голос Магнус.

– Посмотри, что они сделали с этими молодыми семайи!

– В К-Л я жила сама по себе, – сказала я.

Узницей я находилась в окружении сотен людей, и теперь мне так хотелось уединения!

– И вообще, – заметила я, – у Фредерика вон свое собственное бунгало.

– Он мужчина, Юн Линь, и солдат, – возразил Магнус. – И живет он внутри плантации. Послушай, я уже говорил тебе: живи у нас сколько хочешь, нам это только в радость.