Сады Шахерезады

Вестник Смерти тоже укутался на время в мантию молчания. Слова больше не разрывали пелену тюремного смрада. Клубок противостояния распался - оба врага непроницаемо замкнулись в собственном безмолвии и безучастности к противнику. Коттрей думал о жизни - той, что осталась в прошлом, жрец молча беседовал со смертью - той, что вскоре поглотит врага.

– Ты можешь больше не размыкать рта, но услышать меня тебе придется. Я повторю - ты не знаешь, что тебя ждет.

– Смерть, - Коттрей высокомерно улыбнулся палачу.

– Нет, - жрец качнул головой.
– Это не то, что ты думаешь. Это будет не просто смерть. Ты достоин большего.

– О жрец, ты угадываешь мои мысли!
– с язвительным кривляньем воскликнул арестант.

– Ты не даром ешь свой пайк, я недостойно думал о тебе, жрец! Ведь именно об этом я и мечтал - о большем!

– Тебе отрубят голову при стечении народа на перекрестье дорог у главных ворот Бладфорта, - невозмутимо продолжал жрец.

– Премного благодарен, - Коттрей склонил голову на грудь и тут же вздернул ее, впившись горячим взглядом в белосмертное сиянье Вестника.-Мне отрубят ее плахой?

– Нет, - чуть смешавшись, ответил жрец.
– Плазмолучом. Плах в арсенале Бладфорта нет. Это оружие твоих богов?

– Неважно, - отмахнулся Коттрей, чему-то вдруг улыбнувшись и воздев глаза к склизкому потолку, явившему при свете фонаря всю свою сырую, заплесневелую мерзость.
– Так что ты там говорил про стечение народа?

– Я говорил, что он, народ Североземья в лице жителей округи Бладфорта увидит, как приговор богов, правителя Швартвальда I и властей Бладфорта будет приведен в исполнение. Они увидят казнь государственного преступника, вора и бунтовщика, увидят, что в его жилах текла простая кровь юзера, а не расплавленный янтарь богов, как эти олухи воображают.

– Остроумно и предусмотрительно, - одобрил Коттрей.
– И весьма похвальная забота о просвещении народа. Продолжай. Я хочу знать, что вы еще придумали. Где оно - большее? Где фанфары смерти?

Жрец медлил, то ли не решаясь выговорить ужасные слова, то ли изумляясь легкомыслию того, кто сумел всколыхнуть в мятеже треть всего грузного и неподъемного Североземья.

– Твое тело будет помещено в шестимерную киберреальность и подвергнуто раскодировке. Тебя распылят, Коттрей, твое тело превратится в колонию примитивных кибервирусов. Ты станешь пищей богов.

Коттрей скривил гримасу отвращения.

– Противно. Действительно попахивает каннибализмом. Но терпимо. И это все? Не густо, - он был почти разочарован скудной изобретательностью палачей.

– Это не все, - весомо ответил жрец.
– То же произойдет с твоей бессмертной субстанцией. Настоящей. И действительно бессмертной. Ты не столь умен, как тебе кажется. Ты сумел докопаться до личных файлов и решил, что в этом и есть весь фокус. Поэтому ты не пошел дальше. Ты не смог попасть в круг истины - тебя остановила твоя самоуверенность. И ты заплатишь за это - и за то, что не дошел до конца, и за то, что вообще ступил на этот путь. Ты исчезнешь совсем. Твоя бессмертная субстанция станет амброзией. Только боги властны над бессмертьем. И они не оставят от тебя ни крошки. А знаешь ли, ведь это очень страшно и больно, когда твоя субстанция разваливается на клочки и метаморфирует. Пожизненное заключение в этой конуре покажется тебе счастьем по сравнению с муками раскодировки. Подумай, стоят ли твои боги твоей жизни и твоего посмертья? Стоит ли весь этот мятежный сброд одной-единственной бессмертной субстанции - твоей, Коттрей? Решай - ведь все еще можно изменить. Твое слово?

Коттрей невидящим взглядом буравил дырку в голом черепе жреца. Слова Вестника Смерти ничего не изменили. Всего лишь слова - ничего более. Но почему так хочется влепить плахой - неважно, какая она и сколько в ней губительной силы, - жрецу между глаз? Меж его хитрых, обжигающих холодом, беспощадных, фальшиво-милосердных глаз?

– НЕТ.

– Что ж, ты сделал выбор, - лицевые мышцы жреца заметно расслабились маска бесстрастия уступила место ослепительной безликости. Безликости уставшей смерти, утомленной обилием своих жертв.

– Казнь состоится через час.

Коттрей присвистнул. Подземелье больше не терзало его холодом. Стало жарко - как там, наверху, где круглый год - высушенное лето и выжигаемый палящим солнцем воздух, с трудом проталкиваемый в легкие.

– Как же за час можно сделать стечение народа?

– У тебя до конца всего лишь час, а ты думаешь о каком-то народе?

– Тебе не понять, - Коттрей усмехнулся с грустно-таинственным выражением на лице.
– У меня в запасе целая вечность.

– Безбожник, - коротко бросил жрец, сложил ладони пирамидкой, медленно, с достоинством своего священного сана повернулся и направился к двери камеры. Но на пороге оглянулся.
– Когда будешь молиться своим богам, попроси у них хоть немного ума... Хотя... тебе уже ничто не поможет...

Старческий скрежет двери возвестил о конце аудиенции. Насупленный гигант в набедреннике подхватил непонадобившуюся скамеечку под мышку и сдернул лепешку фонаря со стены. Лязгнули по очереди замок и засов. Темнота вновь отняла у заключенного его скудное жизненное пространство, оставив один на один со временем. Тоже не великим. Один час. Что можно сделать за час до смерти? А может, это еще не конец? Темны порой слова Оракула - и надежду дарят, и ужасом черным разят. Предреченная плаха - спасет иль погубит, как час минует?

"Когда будешь молиться своим богам..." Командор мятежников бессильно рухнул на лежанку. Жрец на прощанье, ведая о том иль нет, куснул его в самое уязвимое место. Подняв знамя Забытых и Неведомых почти год назад, приведя под клятву на вере тысячи и тысячи отчаянных голов Североземья, бросив клич священной войны с Пантеоном, командор до последнего своего часа не знал, как молиться новым старым богам. Как обращаться к ним, что они любят, а что ненавидят, что для них люди, о чем их можно просить, а о чем лучше помалкивать, чем одаривать их и что сулить, - ничего этого не знал. Только их имена и пришедшая неведомо откуда уверенность, что когда-то они были всемогущи и вершили судьбы всех живущих, - лишь это поддерживало и раздувало в командоре огонь его веры и его войны, не давало остановиться, толкало вперед.

Только имена. Пока лишь только звуки - без божественной плоти духа, их оживляющей. Его война и его клич еще не разбудили его богов, не сдернули завесу Древности, укрывшую их, не вернули им утраченное ими. "Начнет, но не закончит..." А довершат ли его дело те, кто придет после?

Как бы то ни было - свое он выполнил...

"Боги мои, услышьте меня..."

Коттрей никогда не бывал в роли приговоренного и не представлял, на что лучше потратить последний час... Сорок пять минут. Думать о близкой смерти не получалось, чувствовать ее - тоже. Только почему-то все теперь казалось неважным, потеряло остроту, заволоклось туманом, стало неприятно чужим - мерзкое ощущение. Важным оставалось лишь одно - Они не слышали его зова. Он еще слишком далек от них. Они окутаны вечностью, - а ему палач отсчитывает минуты. Если бы он мог разорвать череду этих минут и пробиться сквозь вечность... он, да, наверное, скорее всего, непременно выпросил бы, вымолил, вырвал у Танатоса - бессмертие, у Эрос - ...

Коттрей задумался. К совету врага иногда стоит прислушаться - если тот накрепко уверен, что его совет опоздал. Если бы Эрос была рядом, он испросил бы у нее ума - холодного, расчетливого, проницающего насквозь суть вещей, гибкого, изворотливого, властного над прошлым и будущим, зрящего в неизвестности, ослепляющего противника, распознающего ловушки и шансы на удачу - одним словом, шахматного ума и - одержимого жаждой жизни, вожделеющего великих побед, алчущего битв, жадного до даров судьбы...