Сага о Бриттланде

Хотя бритт запутал всё так сильно, как только мог, кое-что он угадал: Живодер и впрямь напросился сам.

– Мне ведь даже ничего от тебя не нужно. Я бы убил тебя, переломал кости и заживо закопал. Знаю, что это самая позорная смерть для норда. Но ради Живодера я позволю тебе жить. Пусть он сделает с тобой всё, о чем мечтал годами, и когда его сердце успокоится, ты умрешь.

Значит, я буду жить вечно! Успокоить сердце Живодера — столько крови не наберется во всем Бриттланде.

– Молчишь? Боишься? Это хорошо. А сейчас я тебя отвяжу. Живодер говорит, что на холоде кожа сморщивается и покрывается мурашками, оттого рисунок может получиться некрасивым. Я же думаю, что ты сейчас почти не чувствуешь боли, зато в тепле вся накопленная за ночь боль распустится.

Прикосновений бритта я даже не почувствовал. Лишь когда ноги подогнулись, и я рухнул в липкую грязь, понял, что меня развязали. Бритт протащил меня через все селение, перед входом в землянку облил из ведра, чтобы смыть грязь, а потом втолкнул внутрь.

Пролетев через четыре ступени вниз, я оказался в небольшой комнате с двумя лавками возле стен и каменным закрытым очагом, который упирался в потолок и, видимо, выходил наружу. Огонь в нем только-только разожгли, потому в землянке было не намного теплее, чем снаружи, зато дыму было полным-полно. Я закашлялся.

На одной лавке спал Живодер. От кашля он подскочил, увидел меня, разулыбался и заговорил на бриттском с моим провожатым. Полузубый ответил ему что-то, а потом сказал мне:

– Я передаю тебя ему. Ты сильнее, потому можешь попытаться убить его и удрать. Но учти, рядом все время будет кто-то сильнее тебя. Хорошо, что ты не знаешь наш язык, а Живодер не знает твой!

Тут я понял, что этому бритту плевать на Живодера, иначе бы он не оставил меня без пут. У него были планы, он чего-то ждал. Может, человека от Ульвида? Тогда мне нужно всего лишь продержаться какое-то время: седьмицу или месяц. И если бы Живодер не был полоумным, то мы бы просто посидели взаперти. Но чего ждать от него сейчас?

Тело постепенно оттаивало, и приходила боль.

Разом вспыхнули огнем раны, мелкие и не очень, плечи и локти крутило так, что хотелось выть. Я шлепнулся на лавку, свесил руки, стиснул зубы и ждал, пока пройдет первый приступ. Дальше будет легче, дальше боль станет ноющей, мерзкой, и к ней можно будет привыкнуть.

Живодер не сидел на месте, он говорил и говорил, размахивал руками, стащил с меня обе рубахи, развернул спиной и тыкал в нее пальцем, растолковывая что-то бритту. А Полузубый грязно хмыкал.

Зашла баба, поставила большой горшок с незнакомым варевом и ушла.

– Это на весь день, – пояснил Полузубый.

Он ушел, и почти сразу в землянку ввалился другой бритт, семирунный, косматый и одноглазый. Он привалился спиной к стене и вроде бы задремал, вот только я все время чувствовал его царапающий взгляд.

Весь день мы торчали втроем в дымной землянке и смотрели друг на друга. Живодер то и дело выскакивал наружу и приносил ножи, железки разной формы, сушеные травы, масло. Он смешивал пахучие мази и раскладывал их по плошкам, отскабливал с железа ржачину и обжигал его в очаге. Живодер сумел разговорить Одноглазого, и тот с не меньшим интересом рассматривал приспособления, расспрашивал о чем-то, поглядывая на меня.

Я еле-еле угадывал отдельные слова в их разговоре, и, чаще всего, это были «нордур», «нож», «резать», «огонь», «шрам». Наверное, я смог бы прирезать семирунного. Если схватить нож, если вонзить его под подбородок, если тут же огреть Живодера… Ага, а потом выйти и наткнуться на злых бриттов! Но даже если удастся, куда потом? Вернуться к Альрику? Ульвид меня и там достанет.

Как так получилось, что я впал в немилость сразу у двоих конунгов Бриттланда?

Буду ждать. Буду ждать. А когда терпение иссякнет, убью обоих и сбегу. Фомрир до сих пор был на моей стороне. Хотя нет, не убью. Несмотря на угрозы Полузубого, я не видел в нем врага. Если бы он хотел, то давно бы избавился от меня и Живодера, а так всего лишь пару раз врезал да подвесил на ночь к столбу.

Эта ночь прошла неспокойно, я никак не мог улечься: болели плечи. И снова сумрачные сны, тревожные, непонятные. Я слышал в них Тулле, но никак не мог разглядеть его лица. Снова мелькали едва знакомые люди, они умирали, воскресали, оборачивались драуграми, обретали твариные черты. Рабыня из дома Хрокра смеялась надо мной, а когда я содрал с нее рубаху, то увидел между ее ног зубастую пасть, которая высунула длинный зеленый язык и мерзко захохотала. Под конец я почувствовал тяжесть руки на своем плече, так обычно делал Тулле, чтобы успокоить меня, обернулся, а там тьма. Живая густая тьма, внутри которой билось человеческое сердце.

Утром меня отвели к уборной, затем затащили обратно в землянку. Одноглазый впечатал меня лицом в лавку, и Живодер приступил к разукрашиванию моей шкуры.

Вначале боли почти не было. Бритт резал кожу мелкими быстрыми движениями и сразу мазал какой-то смесью, потом водил пальцем между порезами, тыкал длинными толстыми иглами, снова мазал, и лишь под конец дошел до раскаленного железа. При этом он явно пояснял свои действия Одноглазому, но, сучий сын, на бриттском. Каждое слово — на бриттском. И мне не нравилось, что имена Домну и Дану звучали так часто.

На вторую половину дня меня оставили в покое. Живодер намазал спину жгучей мазью, сказал:

– Лежать. Спина — нет! Рука нет!

– Да пошел ты!

Но это не было пыткой. Я даже не мог как следует разозлиться на Живодера. Он не собирался мучить меня, всего лишь сделать рисунок на моей спине. Думаю, он испытывал большие страдания, когда увечил свою кожу.

Каждый день Живодер проверял мои раны, некоторые углублял, если ему казалось, что они слишком хорошо заживают, в некоторые втирал какие-то смеси, от чего те горели и чесались, добавлял новые ожоги и порезы, пока спина не превратилась в сплошное месиво из мяса и боли. Одноглазый заразился от Живодера безумием и захотел украсить себе шрамами лицо, наверное, чтобы пустая глазница не так была заметна. Так что после работы надо мной Живодер медленно и аккуратно трудился над Одноглазым. Я заметил, что порезы он натирал не только лечебными мазями, порой он вгонял туда угольную пыль, и после заживления там оставались черные несмывающиеся линии. Значит, у меня будут не просто хитровывернутые шрамы. Не спина, а целый гобелен!

А по вечерам приходил Полузубый и выжигал мои мозги своими речами.

– Что посулил Харальд за твою храбрость? Дом? Хорошую кольчугу? Меч? Посватать за тебя достойную деву? Зачем ты это делаешь? А, может, ты ненавидишь бриттов? Наверное, кто-то из твоих родных погиб три года назад. А теперь подумай, что чувствует каждый из нас! Норды у нас отняли всё: честь, свободу, богов, семьи и нашу страну.

– Да насрать мне на Харальда. Он сделал нас изгоями, – в сотый раз говорил я, не вставая с лавки.

– А с каким заданием он послал тебя? Узнать, живы ли еще дикие бритты? Или, может, он направил тебя прямо в это поселение? Может, весной сюда придут сотни нордов, чтобы сжечь и эти дома? Живодер сказал, что с ним о том не говорили, что всё знаешь только ты.

Угу, нашел дурака. Если бы Живодер так сказал, то мне шкуру бы не разрисовывали, а срезали. Маленькими такими кусочками.

– Нет, Харальд не знает, где мы. В той битве у него погиб старший сын, и если бы он знал, то местные леса бы уже горели. Так чей ты, маленький норд? Кому ты служишь?