Сага о Форсайтах
Шрифт:
Это замечание, замаскированно-циническое, было принято легким смешком Имоджин, удивленно раскрывшимся ртом Джека Кардигана и скрипом кресла под Сомсом.
Уинифрид сказала:
– Какой вы злой, Проспер!
– А вы что скажете, миссис Форсайт? Вы не находите, что человеческая природа всегда одна и та же?
Сомс подавил внезапное, желание вскочить и дать бельгийцу пинка. Он услышал ответ жены:
– В Англии человеческая природа не такая, как в других местах.
Опять ее проклятая ирония!
– Возможно. Я мало знаком с этим маленьким островом. Но я сказал бы, что вода кипит, везде, хоть котел и прикрыт крышкой. Мы все стремимся к наслаждению - и всегда стремились.
Черт бы побрал этого человека! Его цинизм просто... просто оскорбителен!
После
– Хотелось бы мне, друг мой, вернуться на сорок лет назад.
Перед ее духовными очами нескончаемым парадом проходили ее собственные туалеты, сшитые к празднику у Лорда и оплачиваемые каждый раз по случаю очередного денежного кризиса ее отцом.
– В конце концов нам жилось тогда очень весело.
Иногда мне даже хочется снова увидеть Монти. Что ты скажешь о нынешней публике, Сомс?
– Безвкусица, не на что посмотреть. Все стало разваливаться с появлением велосипедов и автомобилей; а война довершила развал.
– Я часто думаю: к чему мы идем?
– пирог с голубями сообщил Уинифрид нежную мечтательность.
– У меня нет никакой уверенности, что мы не вернемся к кринолинам и клетчатым панталонам. Посмотри вон на то платье!
Сомс покачал головой.
– Деньги есть и теперь, но нет веры в устои. Мы не откладываем на будущее. Нынешняя молодежь... жизнь для них короткое мгновение - и веселое.
– Ах, какая шляпа!
– сказала Уинифрид.
– Не знаю, право, как подумаешь, сколько людей убито на войне и все такое, так просто диву даешься. Нет другой такой страны, как наша. Проспер говорит, что все остальные страны, кроме Америки, обанкротились; но американцы всегда перенимали стиль одежды у нас.
– Он в самом деле едет в Полинезию?
– О! Никогда нельзя знать, куда едет Проспер.
– Вот кто, если хочешь, знамение времени, - пробормотал Сомс.
Уинифрид крепко стиснула рукой его локоть.
– Головы не поворачивай, - сказала она тихо, - но посмотри направо в первом ряду на трибуне.
Сомс посмотрел, как мог, в границах поставленного условия. Там сидел человек в сером цилиндре, с седой бородкой, с худыми смуглыми морщинистыми щеками и несомненным изяществом в позе, а рядом с ним - женщина в зеленоватом платье, темные глаза которой пристально глядели на него, Сомса. Он быстро опустил глаза и стал глядеть на свои ноги. Как ноги смешно передвигаются: одна, другая, одна, другая. Голос Уинифрид сказал ему на ухо:
– У Джолиона вид совсем больной, но он сохранил стиль. А она не меняется - разве что волосы.
– Зачем ты рассказала Флер об этой истории?
– Я не рассказывала; она узнала сама. Я всегда говорила, что так и выйдет.
– Очень досадно. Она увлеклась их сыном.
– Ах плутовка!
– прошептала Уинифрид.
– Она старалась отвести мне глаза на этот счет. Что ты думаешь делать, Сомс?
– Буду плыть по течению.
Они шли дальше молча, едва подвигаясь вперед в густой толпе.
– Действительно, - сказала вдруг Уинифрид, - можно сказать - судьба. Но это так несовременно. Смотри! Джордж и Юстас.
Высокая и грузная фигура Джорджа Форсайта остановилась перед ними.
– Алло, Сомс!
– сказал он.
– Я только что встретил Профона и твою жену. Ты можешь догнать их, если прибавишь шагу. Заходил ты к Тимоти?
Сомс кивнул, и людской поток разделил их.
– Мне всегда нравился Джордж, - сказала Уинифрид.
– Он такой забавный.
– А мне он никогда не нравился, - ответил Сомс.
– Где ты сидишь? Я хочу вернуться на наши места. Может быть, Флер уже там.
Проводив Уинифрид до ее места, он вернулся на свое и сидел, едва замечая быстрые белые фигурки, мелькавшие вдалеке, стук клюшек, взрывы аплодисментов то
с одной, то с другой стороны. Ни Флер, ни Аннет! Чего ждать от современных женщин? Они получили право голоса. Получили "эмансипацию" - и ничего хорошего из этого не вышло! Так Уинифрид хотела бы вернуться назад и начать все сначала, включая Дарти? Возвратит прошлое сидеть здесь, как он сидел в восемьдесят третьем и восемьдесят четвертом годах, до того как убедился, что брак его с Ирэн разрушен, до того как ее отвращение к нему стало настолько очевидным, что он при всем желании не мог его не замечать. Он увидел ее с Джолионом, и вот пробудились воспоминания. Даже теперь он не мог понять, почему она была так неподатлива. Она могла любить других мужчин; в ней это было! Но перед ним, перед единственным мужчиной, которого она обязана была любить, перед ним она предпочла закрыть свое сердце. Когда он оглядывался на прошлое, ему представлялось - хоть он и понимал, что это фантазия, - ему представлялось, что современное ослабление брачных уз (пусть формы и законы брака остались прежними), современная распущенность возникли из бунта Ирэн; ему представлялось (пусть это фантазия), что начало положила Ирэн, и разрушение шло, пока не рухнуло всякое благопристойное собственничество во всем и везде или не оказалось на пороге крушения. Все пошло от нее! А теперь - недурное положение вещей! Домашний очаг! Как можно иметь домашний очаг без права собственности друг на друга? Скажут, пожалуй, что у него никогда не было настоящего домашнего очага. Но по его ли вине? Он делал все что мог. А наградой ему - те двое, сидящие рядом на трибуне, и эта история с Флер!Охваченный чувством одиночества, он подумал: "Не стану больше ждать! Сами найдут дорогу до гостиницы, если захотят вернуться!" Окликнув у выхода такси, он сказал:
– На Бэйсуотер-Род.
Старые тетки никогда ему не изменяли. Для них он был всегда желанным гостем. Их больше нет на свете, но остался Тимоти!
На крыльце в открытых дверях стояла Смизер.
– Мистер Сомс! А я как раз вышла подышать свежим воздухом. Вот-то обрадуется кухарка!
– Как поживает мистер Тимоти?
– Последние несколько Дней он что-то не в себе, сэр; уж очень много разговаривает. Вот и сегодня утром он вдруг сказал: "Мой брат Джемс сильно постарел". Он путается в Мыслях, мистер Сомс, и все говорит о родных. Тревожится за их вклады. На днях он сказал: "Мой брат Джолион не признает консолей". Он, видимо, очень этим удручен. Заходите же, мистер Сомс, заходите. Такая приятная неожиданность.
– Я на несколько минут, - сказал Сомс.
– Да, - жужжала Смизер в передней, где в воздухе странно чувствовалась свежесть летнего дня, - мы им последнюю неделю не совсем довольны. Он, когда кушал, всегда оставлял лакомые кусочки на закуску. А с понедельника он кушает их первыми. Если вы когда наблюдали за собакой, мистер Сомс, так она всегда за своим обедом съедает вперед мясо. Мы всегда считали хорошим признаком, что мистер Тимоти в своем преклонном возрасте оставляет лакомое на закуску, но теперь он стал очень невоздержан; он теперь начинает с лучших кусков. Доктор не придает этому значения, но, право...
– Смизер покачала головой.
– Мистер Тимоти, кажется, думает, что если он не съест их сразу же, то потом они ему не достанутся. Нас это беспокоит - это, и его разговорчивость...
– Он ничего важного не говорил?
– Как это ни печально, мистер Сомс, но я должна сказать, что он потерял интерес к своему завещанию. Просто видеть его не желает, дуется, а ведь столько лет вынимал его каждое утро. Так странно! Он сказал на днях: "Они ждут моих денег". Я так и ахнула, потому что, как я и сказала ему, никто, конечно, не ждет его денег. И так жаль, что он в своем возрасте думает о деньгах. Я собралась с духом и сказала: "Знаете, мистер Тимоти, моя дорогая хозяйка - то есть мисс Форсайт, мистер Сомс, мисс Энн, которая меня обучала, - она никогда не думала о деньгах, сказала я, ей всего важнее было доброе имя". Он посмотрел ни меня просто выразить не могу, до чего странно и очень сухо сказал: "Никому не нужно мое доброе имя". Подумайте, такие сказал слова. Но иногда он говорит вполне разумно.