Сага о Форсайтах
Шрифт:
Сомс между тем разглядывал старую гравюру около вешалки и думал: "Ценная вещь!"
– Я подымусь наверх, загляну к нему, Смизер, - сказал он.
– С ним сейчас кухарка, - пропыхтела Смизер из своего корсета, - она будет очень рада вас увидеть.
Сомс медленно взбирался по лестнице, думая: "Не дай бог дожить до такой старости!"
На втором этаже он остановился и постучал. Дверь отворилась, и он увидел круглое приветливое лицо женщины лет шестидесяти.
– Мистер Сомс!
– сказала она.
– Неужели! Мистер Сомс!
Сомс кивнул.
– Да, это я, Джейн!
И вошел.
Тимоти, обложенный подушками, полусидел в постели, сложив руки на груди и уставив глаза в потолок, на котором застыла вниз головою муха. Сомс стал в ногах кровати, глядя прямо на него.
– Дядя Тимоти, - сказал он, повысив голос, - дядя Тимоти!
Глаза Тимоти оторвались от мухи и остановились
– Дядя Тимоти, - повторил он, - не могу ли я что-нибудь сделать для вас? Не хотите ли вы что-нибудь сказать?
– Ха!
– произнес Тимоти.
– Я пришел проведать вас и посмотреть, все ли у вас благополучно.
Тимоти кивнул. Он, видимо, старался освоиться с возникшей перед ним фигурой.
– Есть ли у вас все, что вам нужно?
– Нет, - сказал Тимоти.
– Не могу ли я достать вам что-нибудь?
– Нет, - сказал Тимоти.
– Я Сомс. Понимаете? Ваш племянник. Сомс Форсайт. Сын вашего брата Джемса.
Тимоти кивнул.
– Я был бы рад что-нибудь сделать для вас.
Тимоти поманил. Сомс подошел ближе.
– Ты, - заговорил Тимоти беззвучным от старости голосом, - ты накажи им всем, - и палец его постучал по локтю Сомса, - чтоб они держались, держались - консоли идут в гору, - и он трижды кивнул головой.
– Хорошо, - сказал Сомс, - я им передам.
– Да, - сказал Тимоти и, снова уставив глаза в потолок, добавил: Муха.
Странно растроганный, Сомс взглянул на приятное полное лицо кухарки, сплошь покрывшееся морщинками от постоянной возни у плиты.
– Ну, теперь-то ему станет лучше, сэр, - сказала она.
Тимоти что-то бормотал, но он явно разговаривал сам с собой, и Сомс вышел вместе с кухаркой.
– Мне так хотелось бы приготовить вам клубничный мус, мистер Сомс, как в добрые старые дни; вы так его, бывало, любили. До свидания, сэр, всего хорошего; вот обрадовали нас, что зашли!
– Оберегайте его, Джейн, - он в самом деле стар.
И, пожав ее морщинистую руку. Сомс спустился в переднюю. Смизер еще стояла в дверях - дышала свежим воздухом.
– Как вы его находите, мистер Сомс?
– Смизер, - сказал Сомс, - мы все перед вами в долгу.
– О, нисколько, мистер Сомс. Не говорите! Это одно удовольствие, он замечательный человек.
– Ну, до свидания, - сказал Сомс и сел в такси.
"Идут в гору, - думал он.
– В гору".
Прибыв в свой отель на Найтсбридж, он вошел в гостиную и заказал чай. Ни жены, ни дочери не было дома. И снова его охватило чувство одиночества. Ох, эти гостиницы! Какие они стали теперь чудовищно громадные! Он помнит время, когда самыми большими были гостиницы Лонга, Брауна, Морлея, Тевисток-отель, а при упоминании о Лэнгхэме и Гранд-отеле сомнительно покачивали головой. Отели и клубы, клубы и отели; им теперь нет конца. И Сомс, только что дивившийся на стадионе Лорда чуду традиции и прочности, предался раздумью о том, как изменился этот Лондон, где он родился на свет шестьдесят пять лет назад. Идут ли консоли в гору или падают, но Лондон стал чудовищно богат. Нет другого столь богатого города, кроме разве Нью-Йорка. Пусть газеты впадают в истерику; но те, кто, подобно ему, помнят, каков был Лондо шестьдесят лет назад, и видят его теперь, - те понимают всю плодотворность и гибкость богатства. Нужно только не терять головы и неуклонно стремиться к нему. В самом деле! Он помнит, булыжные мостовые и вонючую солому под ногами в кэбе. А старый Тимоти - чего только он не мог бы рассказать, если бы сохранил память! Во всем неустройство, люди спешат, суетятся, но здесь - Лондон на Темзе, вокруг - Британская империя, а дальше - край земли. "Консоли идут в гору!" Нечему тут удивляться. Все дело в породе. И все, что было в Сомсе бульдожьего, с минуту отражалось во взгляде его серых глаз, пока их не привлекла викторианская гравюра на стене. Отель закупил три дюжины таких гравюрок. На старые офорты в старых гостиницах было приятно смотреть какая-нибудь охота или "Карьера повесы", - а эта сентиментальная ерунда - да что там! Викторианская эпоха миновала. "Накажи им, чтоб они держались", - сказал старый Тимоти. Но чего держаться в этом новом "демократическом" столпотворении, когда даже частная собственность под угрозой? И при мысли, что может быть уничтожена частная собственность. Сомс оттолкнул чашку с недопитым чаем и подошел к окну. Подумать только! Природой можно будет владеть не в большей мере, чем владеет эта толпа цветами, деревьями, прудами Хайд-парка. Нет, нет! Частная собственность лежит в основе всего, что стоит иметь. Просто мир немного свихнулся, как иногда собаки в полнолуние теряют рассудок и отправляются на ночную охоту. Но мир, как собака, знает, где лучше кормят и дают теплую постель, он непременно
вернется к единственному очагу, какой стоит иметь, - к частной собственности. Мир временно впал в детство, как старый Тимоти, и начинает с лакомого куска!Он услышал за спиной шум и увидел, что пришли жена и дочь.
– Вернулись все-таки!
– сказал он.
Флер не ответила; она постояла, посмотрела на него и на мать и прошла в свою спальню. Аннет налила себе чашку чая.
– Я еду в Париж, к моей матери, Сомс.
– О! К твоей матери?
– Да.
– Надолго?
– Не знаю.
– А когда выезжаешь?
– В понедельник.
Действительно ли она едет к матери? Странно, как ему это стало безразлично! Странно, как безошибочно предугадала она, что он отнесется безразлично к ее отъезду, поскольку все обходится без скандала. И вдруг между собой и женой он отчетливо увидел лицо, которое уже видел сегодня: лицо Ирэн.
– Деньги тебе нужны?
– Спасибо; у меня вполне достаточно.
– Хорошо. Извести нас, когда соберешься назад.
Аннет положила на тарелку печенье, которое вертела в пальцах, и, глядя на мужа сквозь подчерненные ресницы, спросила:
– Передать что-нибудь maman?
– Передай поклон.
Аннет потянулась, держа руки на пояснице, и сказала по-французски:
– Какое счастье, что ты никогда не любил меня, Сомс!
– И, встав, тоже вышла из комнаты.
Сомс был рад, что она сказала это по-французски, как бы исключая тем необходимость ответа. Опять то, другое лицо - бледное, темноглазое, все еще красивое И где-то глубоко-глубоко внутри зашевелилось что-то похожее на тепло, словно от искры, тлеющей под рыхлой кучей пепла. А Флер сходит с ума по ее сыну! Дикая случайность! Но существует ли вообще случайность? Человек идет по тротуару, и ему падает на голову кирпич. А, вот это - случайность, несомненно. Но тут!.. "Унаследовала", - сказала Флер. Она - она будет крепко держаться своего!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
ДУХ СТАРОГО ДЖОЛИОНА
Двойственное побуждение заставило Джолиона сказать в то утро своей жене: "Поедем на стадион!"
"Срочно требуется"... что-нибудь, чем можно заглушить тревогу, которая не оставляла его и Ирэн в течение шестидесяти часов с той минуты, как Джон привез Флер в Робин-Хилл. И требуется что-нибудь, чтобы утолить терзания памяти у человека, знающего, что любой день может положить им конец!
Пятьдесят восемь лет назад Джолион поступил в Итон, потому что старому Джолиону заблагорассудилось "приобщить его к лику образованных людей" с возможно большими издержками. Из года в год он ездил на стадион Лорда с отцом, чья юность, в двадцатых годах прошлого века, протекала без шлифовки на крикетном поле. Старый Джолион, не смущаясь, говорил о крикете языком профана: "полмяча", "три четверти мяча", "попал в середку", "подшиб", и молодой Джолион в простодушном снобизме молодости трепетал, как бы кто не подслушал его родителя! Только в высоком деле крикета ему и приходилось трепетать - отец всегда казался ему идеалом. Старый Джолион не получил утонченного образования, но врожденная взыскательность и уравновешенность спасали его от срывов в вульгарность. Как приятно было после этих цилиндров, воя, изнурительной жары прокатиться домой с отцом в кабриолете, принять ванну, переодеться и поехать в клуб "Разлад", где подадут на обед салаку, котлеты и яблочный пирог, а из клуба отправиться вместе в оперу или в театр - два щеголя, молодой и старый, в светло-лиловых лайковых перчатках. А в воскресенье, когда матч закончится и цилиндр получит долгожданную отставку, поехать в нарядном экипаже в ресторан "Корона и скипетр" и к террасе над Темзой - золотые шестидесятые годы, когда мир был прост, денди блистательны, демократия еще не родилась и романы Уайта Мелвила [27] выходили один за другим.
Явилось новое поколение, с его сыном Джолли, носившим в петлице василек Хэрроу, - старому Джолиону заблагорассудилось, чтобы внук его "приобщился" с чуть-чуть меньшими издержками, - и снова Джолион в день матча томился от жары и наблюдал игру страстей и возвращался к прохладе и клубничным грядкам Робин Хилла, а после обеда играл на бильярде, причем его мальчик отчаянно "мазал" и старался казаться скучающим и взрослым. Эти два дня в году они с сыном оставались одни во всем мире, с глазу на глаз, - а демократия только что народилась!
Итак, Джолион откопал серый цилиндр, взял у Ирэн клочок голубой ленты и помаленьку, полегоньку, в автомобиле, на поезде и в такси добрался до стадиона. Там, сидя рядом с Ирэн, одетой в зеленоватое платье с узкими черными кантами, он наблюдал за игрой и чувствовал, как шевелится в нем былое, волнение.
Но мимо прошел Сомс, и день был испорчен. Лицо Ирэн исказилось, она сжала губы. Не стоило сидеть здесь и ждать, что вот-вот встанут перед ним Сомс или его дочь, точно цифры бесконечной дроби. Он сказал: