Сага о Форсайтах

И спящий Суизин, страж на вершине холма, царил над, этим видом - замечательным!
– как некое изваяние, высеченное художником в далекие языческие времена по заказу первобытного Форсайта в знак торжества духа над материей!

И все его бесчисленные предки, которые по воскресным дням выходили, бывало, подбоченясь, окинуть свои поля взглядом серых неподвижных глаз, таивших захватнический инстинкт, инстинкт обладания, исключавший все интересы, кроме своих собственных, - все эти бесчисленные поколения, казалось, собрались вокруг Суизина на вершине холма.

Но жадный форсайтский дух Суизина бодрствовал; он пустился в далекое странствование по неведомым чащам фантазии, вслед за теми двумя, посмотреть, что они делают в роще - в той роще, которую Весна наполнила запахом земли и набухающих почек, пением птиц без числа, полчищем колокольчиков и нежной молодой травы, золотом! солнца, разлившимся по верхушкам деревьев; посмотреть, как те двое идут рядом, плечо к плечу, по узкой тропинке, идут так близко, что то и дело касаются друг друга; заглянуть в темные глаза Ирэн, от которых Весна, словно от воришек, не уберегла своего сердца. И дух его, как незримый страж, останавливался вместе с ними взглянуть на мертвый пушистый комочек крота, серебристую шкурку которого еще не тронули ни роса, ни дождь; посмотреть на склоненную голову Ирэн, на ее мягкие, подернувшиеся грустью глаза; на молодого человека, не сводившего с нее пристального, странного взгляда. Дух Суизина шел с ними дальше, через вырубку, расчищенную топором дровосека, по смятому ковру колокольчиков, мимо срубленного дерева, лежавшего рядом с зияющим раной пнем. Вместе с ними перелез через упавший ствол и отправился дальше, к опушке, откуда открывалась неведомая страна, издалека славшая им свое "ку-ку! ку-ку!"

Молча стоит он рядом с ними, встревоженный их молчанием! Очень странно, очень подозрительно!

Потом назад, словно виноватый, через рощицу, назад к вырубке, все еще молча, среди пения птиц, не затихавших ни на минуту, среди буйных запахов... гм! чем это пахнет? Похоже на ту травку, которую кладут в... Нажал к стволу, лежавшему поперек тропинки.

А потом дух Суизина - невидимый, тревожный - носится, стараясь прошуметь крыльями у них над головой, видит, как она встает на упавшее дерево, ее прекрасное тело чуть покачивается, она улыбается молодому человеку, а он смотрит на нее странными, сияющими глазами; вот она скользит а! падает ему на грудь - а-ах! ее мягкое теплое тело в его объятиях, лицо прячется от его губ; поцелуй; она отпрянула назад; возглас: "Вы же знаете, я люблю вас!" Она знает - вот как? Любовь! Ха!

Суизин проснулся, чувствуя себя совершенно разбитым. Во рту неприятный вкус. Где это он?

Ах черт! Заснул!

Ему снился какой-то новый суп, пахнувший мятой.

Где эти двое? Куда они забрались? Левая нога у него затекла.

– Адольф!

Этого бездельника тоже нет; бездельник спит где-нибудь!

Он вытянулся во весь рост, квадратный, массивный в меховом пальто, тревожно посмотрел вниз, на поле, и вскоре увидел их.

Ирэн шла впереди; этот молодчик - как его прозвали? "пират"?
– с унылым видом плелся сзади: ему, должно быть, здорово влетело. Поделом! Нечего было таскать ее бог знает куда, чтобы посмотреть на дом! На любой дом лучше всего смотреть с лужайки.

Они заметили его. Он поднял руку и судорожно замахал им. Но они остановились. Зачем остановились? О чем они говорят, говорят без конца? Вот опять пошли. Она, должно быть, отчитывает его, у Суиэина нет на этот счет никаких сомнений: за такой дом следует отчитать - экая уродина, он таких домов и не видывал.

Суизин воззрился на их лица белесыми неподвижными глазами. У этого молодчика очень странный вид!

– Ничего хорошего у вас не получится!
– брюзгливо сказал он, показывая на дом.
– Слишком новомодно!

Босини посмотрел на Суизина, как будто не слыша его слов. И Суизин впоследствии описал его тете Эстер так: "Экстравагантная личность! Весьма странная манера смотреть на своего собеседника... Корявый субъект!"

Что дало ему повод к таким психологическим прозрениям, Суизин не сказал; возможно, виной тому были крутой лоб, выдающиеся скулы и подбородок Босини или какое-то голодное выражение его лица, что в корне расходилось с представлением Суизина о той спокойной сытости, которая является неотъемлемым качеством истого джентльмена.

Он оживился при упоминании о чае. Правда, чай презренный напиток Джолион торговал чаем и нажил на нем большие деньги, - но теперь, чувствуя жажду и неприятный вкус во рту, Суизин был готов пить все что угодно. Ему очень хотелось рассказать Ирэн, какой у него неприятный вкус во рту - она всегда ему сочувствует, - "но говорить на такие темы не принято; он провел языком по деснам и легонько прищелкнул им о небо.

В углу палатки Адольф возился с чайником, склонив над ним свои кошачьи усы. Как только они вошли, он оставил чайник и занялся бутылкой шампанского. Суизин улыбнулся и, кивнув в сторону Босини, сказал:

– Да вы настоящий Монте-Кристо!

Этот знаменитый роман, одна из пяти-шести книг, прочитанных Суизином, произвел на него неизгладимое впечатление.

Взяв со стола бокал, Суизин отставил руку, разглядывая вино на свет: хоть он и чувствует сильную жажду, но всякую бурду пить не станет! Затем, поднеся бокал к губам, сделал глоток.

– Хорошее вино, - сказал он наконец, водя бокалом перед самым носом, - но далеко до моего Хайдсика!

В эту минуту у него и мелькнула мысль, которую позднее, уже у Тимоти, он изложил так:

– Ни капельки бы не удивился, если бы мне сказали, что этот архитектор неравнодушен к миссис Сомс!

И с этих пор его белесые круглые глаза уже не покидало выражение любопытства, рожденного таким интересным открытием.

– Он смотрел на нее как собачонка, - рассказывал Суизин миссис Смоллm - корявый субъект. И ничего удивительного - она очаровательная женщина и, надо отдать ей должное, скромна, как полевой цветок!
– Смутное воспоминание об аромате, исходившем от Ирэн, как от цветка, который прикрывает лепестками свое благоухающее сердце, исторгло из Суизина этот образ.
– Но я не был окончательно уверен в этом, пока не заметил, как он поднял ее платок.

Глаза миссис Смолл загорелись от волнения.

– И отдал ей?
– спросила она.

– Отдал?!
– сказал Суизин.
– Так и присосался к нему - воображал, что я ничего не вижу.

У миссис Смолл перехватило дыхание - она лишилась дара речи от любопытства.

– Но с ее стороны не чувствовалось ни малейшего поощрения...
– начал было Суизин, но запнулся и минуты две молча таращил глаза, опять приведя тетю Эстер в замешательство: он вдруг вспомнил, что, уже сидя в фаэтоне, Ирэн вторично подала руку Боснии и к тому же долго не отнимала ее... Тогда Суизин лихо стегнул лошадей, не желая ни с кем делиться обществом Ирэн. Но она оглянулась и даже не ответила на его первый вопрос; и лица ее Суизин не мог рассмотреть - она опустила голову.

Есть где-то картина (Суизин ее, конечно, не видел), на которой изображен человек, сидящий на скале, а рядом с ним, омываемая тихой зеленой волной, положив руку на обнаженную грудь, лежит морская нимфа. Легкая улыбка блуждает на ее губах - улыбка, которая говорит о полной покорности и о затаенном счастье. Может быть, и Ирэн улыбалась той же улыбкой, сидя рядом с Суизином.

Разомлев от шампанского, чувствуя, что теперь уж он завладел Ирэн полностью, Суизин поделился с ней всеми своими горестями: глухим раздражением, которое вызывал у него новый шеф в клубе; беспокойством по поводу дома на Уигмор-стрит, съемщик которого разорился, подлец, помогая своему зятю - заботился бы лучше о своих собственных делах; пожаловался и на глухоту и на боль в правом боку. Она слушала, и в ее полузакрытых глазах стояли слезы. Суизин решил, что его горести повергли Ирэн в глубокое раздумье, и ему стало ужасно жалко самого себя. И вместе с тем меховое пальто на шелковых шнурах через всю грудь, цилиндр, сдвинутый набекрень, и красивая женщина, сидевшая в его фаэтоне, придавали ему такую элегантность, какой он не чувствовал в себе еще никогда в жизни.