Сага о Певзнерах

— Пренебрежение истинными достоинствами — первопричина многих нынешних бед, — сказал Абрам Абрамович.

У Игоря между фамилией и национальностью противоречий не наблюдалось, а потому сомнения комиссию не посетили. Ей все было ясно — и брату предоставили «свободное распределение».

Недолгая «оттепель» сменилась крутыми заморозками. Однако ненастная политическая погода привыкла выдавать себя за погоду безоблачную. Искажая собственный облик, она искажала и смысл наиболее значительных слов: со «слова» ведь не только все началось, но «в слове» и все продолжается. Термин «свободное распределение» включал в себя эпитет, рожденный словом «свобода», а обозначал вышвыривание на произвол судьбы.

— Низость использует высокие эпитеты, — прокомментировал Анекдот. И его наблюдение показалось мне очень знакомым: то ли сам я добрался до этого вывода, то ли кто-то мне его ранее подсказал. Анекдот решил нас в этом выводе утвердить: — Чем низость низменней, тем эпитеты выше.

Игорь слыл одареннейшим студентом на факультете. Но одаренный не значило перспективный. Перспектива определялась распределительной комиссией.

— Что за комиссия, Создатель! — перефразировал Грибоедова Абрам Абрамович. — Старт зависит от «приемной», финиш — от «распределительной». А от способностей-то, от полезности людям и обществу что зависит? Ничего? Вот она, первопричина, вот она!

Игорю пророчили аспирантуру и распахнутые врата научного института. Но врата оказались воротами… И к тому же запертыми на засов.

Год назад отец пережил «премьеру прозрения» на премьере спектакля. Но бритвенно острые впечатления, как после любой премьеры, начали сглаживаться. В том, что Игоря примут в аспирантуру или «научный», отец был убежден. Тиски убеждений, давних и, казалось, неколебимых, ослабили свой нажим, но до конца еще не отпустили его.

— Вторая премьера за столь короткое время, — промолвил Анекдот. — Привыкай, Борис: скоро будет и третья.

Он имел в виду распределение, предстоявшее мне.

Игорь знал, что уныние — непрощаемый грех. И, жертвуя летним послеэкзаменационным отдыхом, принялся бодро распределяться сам, или «свободно», как это называла комиссия.

Ему, однако, предстояло вместо вхождения во врата обивать твердые (лоб расшибешь!) и осклизло, каменно хладные пороги. Иногда обещали, иногда обнадеживали… Но неизменно обманывали. Все происходило по одному и тому же сценарию. Сперва рязанская внешность Игоря и обложка «Диплома с отличием» воодушевляли отделы кадров. Заглянув под обложку, отделы искусно изображали вид, что их ничего не смутило. А дней через пять или десять, по-прежнему иезуитски не выдавая себя, сообщали, что «рады бы», но места, к их величайшему огорчению, заняты.

— Места не заняты, а закрыты! — без иронии произнес Анекдот.

— На Западе тоже есть безработица, — пытался утешить сына отец.

— Но она редко рождена национальными признаками, — возразил Анекдот.

Утешениям он предпочитал истину.

— Что же делать? — вопрошала мама.

— Все будет в порядке. Я убежден! — отвечал отец.

Убеждения все еще цеплялись за него. Или он цеплялся за них.

— Важно, что считать порядком, а что беспорядком, — опять без иронии вторгся Анекдот. Юмор не покидал его, но порою затаивался и не напоминал о своем присутствии.

Наконец Игорю сообщили, что в школе, где мы учились, к осени освобождается место заведующего учебной частью.

— И что же? Отправиться в кабинет, где когда-то пощечина защитила нашу сестру? Пойти за ответной пощечиной?

Приятель, бывший наш одноклассник, торопливо успокоил тем, что старый директор смещен. Пусть не бесстрашием чьей-то совести, а беспробудностью собственного пьянства… но изгнан.

— Давно уж замечено, — сказал Анекдот, — что ничтожества и негодяи обожают пороки великих людей, дорожат их заблуждениями и слабостями. Ибо это то единственное, что их с великими, на внешний, поверхностный взгляд, сближает. Писака-юдофоб ненавидит евреев не просто так, не примитивно… А как Достоевский! Простите, что повторяюсь. Но общеизвестное может не терять актуальности. Стихоплет не просто напивается и хулиганит… А как Есенин! Век уже давно перешагнул через свою середину — и оказывается, что за все это время, на мой не бесспорный взгляд, в русской поэзии были два гения — Блок и Есенин. Второй провидел судьбу русской деревни, как Федор Михайлович провидел судьбу всего государства. И к нему смеют апеллировать выпивохи?!

Абрам Абрамович так завершил свое размышление и потому, что смещенный директор в состоянии подпития декламировал нестойким голосом Сергея Есенина. Других он наизусть не помнил. А может, и не читал. Обществоведение, которому он обучал, в стихах не нуждалось. Директор школы прикрывался поэтом, поскольку Ушинский и Песталоцци, к его несчастью, не выпивали.

Должность завуча обычно сочеталась с преподаванием какого-либо предмета (кстати, почему науки именуют у нас «предметами»?). А психологию школьникам вообще не преподавали. Бывший одноклассник опять заторопился утешить:

— Новый директор — прекрасная баба! И хочет, чтобы заведующий учебной частью на другие обязанности не отвлекался. То есть она для нас новый, а вообще-то прежнего выпивоху вытурили уже три года назад.

— В школе есть одно психологическое и практическое преимущество: с ней не надо знакомиться, — сказал Игорь маме, которая продолжала отчаиваться. — У нас же образование хоть и «среднее», но всеобщее. Так что я знаю, что меня ждет. Разве не преимущество?

Игорь от желания выискать — ради мамы — «преимущества» был не вполне точен. Школы, как и люди, внешне похожи: у людей головы, туловища, ноги и руки, а в школах классы, уроки, домашние задания… Но у разных людей и школ — разные характеры.

Физиономии школ определяют прежде всего «физиономии» воспитателей.

Есть люди с одним дном, есть еще и со вторым, а встречаются и вовсе бездонные. Бездонны либо благородные качества, либо подлые. У «прекрасной бабы» Веры Никифоровны бездонными были честность и прямота. Игорь, как психолог, определил это сразу.

Вначале она решила побеседовать на профессиональные темы.

— Видеть в сотнях детей своих — это редкое качество. Его у вас пока быть не может, — сказала она Игорю. — Но со временем оно появится? Как вы думаете?

— Дети ведь тоже бывают хорошие и плохие.

— Но все они — дети!

— Я не готов дать вам гарантию, — сказал Игорь. — Но понятие «любимчики», к примеру, я не приемлю. Почему за стенами школы есть люди любимые (и это, со всех точек зрения, одобряется), а внутри школы — любимчики (и это осуждено)? Что за уравниловка чувств? Почему учитель не имеет права любить одних…

— На это он право имеет, — перебила Вера Никифоровна. — Но не любить других у него права нет. Или он должен подавить свою неприязнь. Или уж, во всяком случае, ее умело скрывать… Уравниловка, я согласна, всегда вредна. Ну а воспитательная опасна втройне: отличить будущего Лобачевского от не Лобачевских — это наш долг.

Вера Никифоровна была математиком.

— Теперь скажу вам честно и прямо… — У Игоря сложилось впечатление, что она всегда так говорила. — Вам, очень способному, меня уверяли, психологу, кажется, что должность завуча для вас — это мало. — Как она догадалась? — А некоторые полагают, что сразу после университета получить такой «пост» — слишком много. Особенно же это касается тех, кто сам метит на вакантное место. Вернее, оно станет вакантным: нынешний завуч за три года устала сочетать эту каторгу с возвышенной, но мучительной миссией преподавателя литературы и русского языка (диктанты, домашние сочинения!).