Сахалин
Шрифт:
И Павлопуло говорит это с таким вздохом. У него сильный греческий акцент. Он говорит, собственно:
– Кассии открывали би!
И в слове "кассии" у него звучит даже нежность. Словно имя любимой женщины.
Павлопуло был возвращен с дороги, препровожден в Одессу, - и вот перед судом предстали: Каминкер, все время плакавшая, дрожавшая, тщедушная, пожилая еврейка; Львов, здоровейший верзила, с апатичным взглядом, все время рассматривавший потолок, стену, публику, судей, не обращавший
– Прошу не сажать меня около Томилина - он меня убьет.
В кандалах Томилин, успевший уж за это время много раз судиться, осужденный в каторгу, спокойный, очень кратко, но ясно и обстоятельно разъяснивший суду, как было дело.
И страшно интересовавший публику, судей, присяжных, в кандалах же, как уже осужденный в каторгу, живой, подвижной, средних лет, грек Павлопуло.
– Вы меня знали раньше?
– спросил он у свидетеля-пристава, специалиста по розыскам.
– Нет, не встречал.
– А имя "пана" вам было известно?
– Ну, еще бы!
В голосе свидетеля даже послышалась почтительность.
"Пан" - это воровская кличка Павлопуло.
В воровском круге Павлопуло получил кличку "пана" за свою привычку к "хорошей", широкой и богатой жизни. За кутежи и франтовство.
– По тридцати рублей рубашечку носил!
– вздыхал на Сахалине Павлопуло.
– Паутина-с, а не полотно!
Кличку "пана" Павлопуло получил за то, что он шел только на очень большие, крупные дела.
– Мое дело - банки, конторы. Из частных лиц - разве кто уж очень богат, - ну, к нему пойду, у него попрактикую!
Словно снисходил до частных лиц! "Мелкой практикой" Павлопуло не занимался совсем.
"Паном" его звали еще за необычайно презрительное, высокомерное отношение ко всей воровской братии. "Достойными уважения" и его общества, из людей его профессии, Павлопуло считал только трех-четырех, "таких, как и он".
– Один есть такой в Москве. С остальными я встречался за границей.
Имя "пана" гремело не только в России. Он был известен в Румынии, Турции, Греции, Египте.
– Вообще на Востоке!
– пояснил "пан" присяжным.
Когда полицейские рассказали суду все это про "пана-Павлопуло", Павлопуло поднялся с места и, звякнув кандалами, ткнул пальцем в грудь.
– Пан - это я!
Старые судейские потом говорили, что более оригинального подсудимого не видывал суд.
Павлопуло обратился к свидетелю, сыну покойного Лившица.
– Скажите, пожалуйста, вы знаете кассу вашего покойного батюшки?
– Да. Она у меня и до сих пор.
– Она такой-то формы? Марка такая-то?
– Да.
– Замок с таким-то секретом? Отпирается так-то и так-то?
Павлопуло рассказал мельчайшие подробности всех секретов кассы.
– Да. Да. Да.
– Скажите, для того, чтобы касса открылась без звона, что надо сделать?
– Право... не знаю...
– Припомните хорошенько. Там есть с такого-то бока такая-то кнопка. Если вы ее прижмете, касса откроется без звона.
– С такого-то бока, вы говорите?
– Да, да, вы не торопитесь. Вы припомните.
Там должна быть такая-то кнопка.– Да! Совершенно верно! Есть такая кнопка, и, если ее прижать, касса, действительно, отпирается без звона!
– припомнил свидетель.
– Вы видите!
– обратился Павлопуло к суду.
– Я лучше знаю его кассу, чем он сам!
Павлопуло отрицал всякое свое участие даже в умысле на убийство.
– Неужели я на такую глупость способен?!
– восклицал он горячо и убедительно.
– Зачем мне? У меня, слава Богу, есть своя специальность!
Так и сказал: "слава Богу". И так часто и с таким увлечением упоминал про "специальность", что председатель, наконец, спросил:
– Про какую это вы все "специальность" толкуете?
– Кассии открывати!
– А!
– Я за свою специальность даже кандалы ношу!
– с гордостью говорил Павлопуло, словно и ни весть какой знак отличия получил.
– Я за свою специальность, вы слышали, за границей известен. Я за свою специальность Сибирь получил!
– Я, господа присяжные, такой же, как они, вор. Но другой специальности!
– пояснил он присяжным.
– Мы разделяемся на разные специальности. У кого какая, тот той и держится. Карманник - он карманник, и по парадным дверям шубы красть, - это уж не его дело. На это есть "парадники". Парадник опять-таки в поездах пассажиров обкрадывать не пойдет. Он этого дела не знает! На это есть "поездошники". На все свои специальности. Я специалист по открытию касс.
– Мне убивать идти! Мне!
– всплескивал он руками, и на лице его выражалось даже сожаление к людям, способным вообразить себе такую нелепицу.
– Да зачем мне? Да я, случалось, открывал кассы, когда хозяин тут же по соседству в комнатах сидел, - и никто ничего не слышал.
Павлопуло никогда не говорил "ломать" кассу, всегда мягко: "открывать". "Ломати кассии глупо, кассии открывати нузино!" - по его словам.
– Я бы кассу и открыл, и деньги взял, и ушел, - Лившиц бы и не проснулся! И вдруг я буду идти на убийство!..
– Ну, однако!
– прервал его разглагольствование председатель.
– Ведь вы сами же говорите, что при вас револьвер был.
– И не только револьвер, но еще и кинжал, но еще и кастет!
– горячо воскликнул Павлопуло.
– Да ведь вы посудите, в какую компанию я шел! Что это за публика? Вы посмотрите только на их физиономии! Хороши?
Томилин при этих словах оглянулся и только презрительно посмотрел на Павлопуло своими серыми, холодными, спокойными глазами.
– Ведь эта "публика" за пятачок человека зарезать готова!
– горячо продолжал Павлопуло.
– Ведь это негодяи! А при мне были и часы, и перстни, и портсигар золотой. Должен же был я с собой для них оружие захватить. Ведь они меня при дележе могли убить!
В действительности, убийство Лившица произошло так:
Убийства не затевалось. Затевали только грабеж. Душой предприятия была вдова-ювелирша, покупательница краденого. От своей знакомой Каминкер она слыхала, что у "хозяина" все деньги хранятся дома, и "свела" ее со своими знакомыми, неоднократно продававшими ей краденое, громилами Томилиным и Львовым. Но как открыть кассу? Самим сломать, не зная, как это делается, - весь дом на ноги поднимешь. Компания воспользовалась прибытием в Одессу "по делам" знаменитого "специалиста" "пана" и предложила ему принять участие.