САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

– …Чем ниже у той или иной нации уровень культуры питания, - разорялся в это время Жорка, - тем ниже данная нация стоит на лестнице общественного развития…

– Еда в желудке Умрёт в слюне и желчи… Думай о душе,

– призывал бывший лётный штурман с помощью многострадального хокку.

– Братцы, миленькие, где мои трофейный плащ и каракулевая шуба? – канючил Мироныч.

Глава 31

Лёг спать Константин Матвеевич без чего-то десять. Кровать и темнота над ней ходили ходуном, в голове Сакурова творилась какая-то невообразимая каша, ноги болели, а Фома, подлец, хохотал из своего угла, как опереточный демон. Он принялся хохотать сразу же после того, как Константин Матвеевич, раздевшись и погасив свет, лёг в кровать. Да ещё кот, вернувшись из дальнего похода, выражал своё недовольство едой, принесённой хозяином с банкета.

– Брысь! – сказал коту Константин Матвеевич, и кот обиженно заткнулся.

– О-хо-хо! – продолжал хохотать Фома.

– Эк тебя, - прокряхтел Сакуров. – Сотри, злыдней не распугай…

– Сам ты злыдень! – радостно воскликнул Фома.

– Пошёл ты в жопу, - послал домового Константин Матвеевич.

– Никак нельзя, - резко посерьёзнел Фома, - иттить надоть.

– А куды это надоть? – передразнил Фому Сакуров.

– А к Сакуре, чтоб ей ни дна, ни покрышки, - сообщил домовой.

– Ага. Сегодня, значит, ты помнишь, куда мы с тобой по ночам шастаем…

– Завсегда помнил, - возразил Фома.

– А про дух первозданный тоже завсегда?

– И про дух. Однако одно дело помнить, а другое – запамятовать, поелику память сиречь штука эфемерная и посему ненадёжная. Тоись, непредсказуемая, каковая непредсказуемость является причиной периодической амнезии по поводу вещей таких очевидных, как маршрут следования к известному объекту и принадлежность нефизиологической субстанции контактного объекта к категории «первозданный».

– Ну, ты и козёл, - лениво ругнулся Константин Матвеевич. Его постепенно переставало штормить, каша в голове уже не убегала через края гипоталамуса, а ноги, расслабленно вытянутые на кровати, стали наливаться ватной анестезией предстоящего сна. Если, конечно, сон уже не наступил.

– Сам ты! – огрызнулся Фома. – Вот послали к ироду…

– Это куда это тебя послали? – насмешливо возразил Сакуров. – Ты же домовой. Сидел себе в пустой избе и ждал, когда в ней поселится хоть какая-нибудь собака. Дождался и ну сказки рассказывать про какие-то столпы и какой-то первозданный дух... Пошёл, в общем, в жопу. Надоел…

Говоря так, Константин Матвеевич сильно лукавил, потому что его давно забрал интерес и про именованную какой-то (или каким-то Сакурой) цель его ночных странствий, и про взаимосвязь качества его духа, заявленного Фомой, с вышеупомянутой целью.

– И даже сидючи с неводом в тихой заводи, можно с уверенностью ожидать в ней нужного улова, поелику всякой рыбе уготована её собственная участь не вздорным течением, а провидением, управляющим всей системой рек и заводей.

– Каналов, акведуков и прочих ирригационных сооружений, - подсказал Сауров и добавил: - Поелику в них тоже водится всякая рыба, лягушки и головастики, каковым тварям также уготована их собственная участь, дондеже данная тварь находится под патронажем не вздорного течения, а вышеупомянутого провидения…

Константин Матвеевич мало что смыслил в церковно-славянских выражениях и про дондеже брякнул наудачу.

– Абие усрящут бехом амо вем аз идеже внегда, - глубокомысленно поддержал тему старинной словесности Фома (50).

– Чё ты сказал? – не понял Сакуров.

– Я говорю, что не в презумпции невиновности надо искать истинных парадоксов дематериализации сущего бытия, но необходимо поставить во главу угла консенсус префицита ликвидационного фонда накопительной части планируемого бюджета.

– Всё, допился до консенсуса с белой горячкой, - пробормотал Константин Матвеевич.

– Чур нас! – по-человечески возразил Фома и впервые сам подошёл к «пациенту».

«Это ещё что за новости!?» - мысленно всполошился Сакуров. Он не видел, но слышал, как домовой вылез из своего угла и протопал к его кровати.

– Не извольте беспокоиться, - внушительно сказал подошедший и схватил то ли бодрствующего, то ли спящего, то ли бредящего в белогорячечном бреду бывшего морского штурмана поперёк туловища огромными лапами. В общем, лапал подошедший не больно, но лап у него оказалось больше двух, а это показалось Сакурову страшней всего.

«Да сплю я, сплю, - принялся уговаривать себя Константин Матвеевич. – И вижу очередной кошмар».

В это время невидимый домовой поднял Сакурова на воздух, и Сакуров поехал на выход из своей спальной комнаты. Одновременно он подумал о том, что ещё никогда ни в одном кошмаре ему не удавалось додуматься до того, что это всего лишь кошмар во сне, а не наяву, в самом его начале.

– Сон не есть забвение сознания, но есть его кривое отражение, коэффициент каковой кривизны конгруэнтен способности преломления мировосприятия на границе классического бодрствования и сумеречного сознания с помощью индивидуальных свойств всякого отдельно взятого индивидуума, - популярно сказал Фома, перебирая по туловищу Сакурова своими огромными мохнатыми многочисленными лапами, а затем добавил ещё популярней: - Ну, ты, ногами полегче, ладно? Чё дрыгаешься?

«Ещё бы мне не дрыгаться, - подумал Сакуров, - тащат куда-то…»

Потом он вспомнил, как дрыгался на его собственных плечах Мироныч, и перестал болтать ногами. Или ему это приснилось, что перестал. Но бояться Сакуров не перестал ни наяву, ни во сне. А если с ним таки случился белогорячечный бред, то и в нём он боялся ужасно. Во-первых, этих многочисленных лап. Во-вторых, стукнуться о косяк дверей на выходе сначала из спальной комнаты, затем о дверной косяк на выходе в сени и так далее. В-третьих, страшно было вообще.

На этом месте Сакуров задумался о природе страха вообще и страха перед привидениями в частности. Ему почему-то хотелось думать, что с ним случилась, всё-таки, не белая горячка, а это он просто увидел приведение. Которое так вольно с ним, Сакуровым, обращается, но никакого физического вреда, в общем-то, ему, Сакурову, ещё не причинило. Ну, разве что облапило и потащило чёрт те куда, хотя почти никакого прикосновения лап Сакуров не чувствовал.

«Точно, привидение, - утешал себя бывший морской штурман, - они ведь, заразы, бестелесные, поэтому я этих лап и не чувствую… почти… но почти, блин, не считается. Однако вот только лишь бы оно меня о притолоку не приложило...»