Саквояж со светлым будущим

— Да-да, «Обитель»! Из-за чего он убил?

— Там все написано.

— Нет, — вдруг сказала звезда. — Не все.

— Никак читал? — спросил Весник, но Веселовский не обратил на него внимания.

— Там написано, что он убил, чтобы получить наследство, да?

Родионов улыбнулся. Эта книга ему очень нравилась. Он по-разному относился к своим детективам, какие-то любил больше, какие-то меньше. Была парочка и таких, которые он вовсе терпеть не мог и даже старался не вспоминать никогда, словно стыдился их, а вот «Обитель» любил.

Удалась ему «Обитель».

— Ну да. Наследство.

Веселовский затянулся своей коричневой сигаретой.

— А мне кажется, что он из ревности убил. И мне кажется еще, что вы, когда писали, знали, что он из ревности убил, а наследство это потом придумали, чтобы туману напустить.

— В этом деле он мастак, — поддакнул Весник. — В смысле, тумана. Как напустит, так я и не знаю, что делать. И, главное, пишет, подлец, так, что бросить нельзя. Вот, Игорек, возьму его читать. Читаю. Ночь. Думаю, вот сейчас десяток страничек, и все! Так нет! До утра читаю, до шести часов, и потом еще до семи кошмары снятся! Вот как так можно писать?!

— Так из ревности или нет?

Родионов пожал плечами. На лице у него появилась странная, болезненная гримаса, будто его заставляли сказать то, что говорить ему совсем не хочется.

— Я не знаю, — признался он. — Ревность для меня состояние загадочное, понимаете? А писать имеет смысл только о том, в чем ты понимаешь. Я в ревности ничего не понимаю. Из ревности можно… взять и застрелить. А так как он… долго думал, планы строил, улики фабриковал… все-таки голова включается, и ревность уже ни при чем.

Казалось, Веселовский разочарован.

— А я был уверен, что из ревности? Ну, нет там ничего, кроме ревности этой! Наследство неубедительно очень!

Весник, который давно уже занимался своими делами, последнюю реплику уловил.

— Ты с моими авторами поосторожней, — велел он издалека, — особенно с гениями! Неубедительно, понимаешь ли! Все убедительно! Дим, ну где Маша застряла? Приглашать народ на совещание или рано еще?

— У Маркова она, ты же знаешь.

В нагрудном кармане у него завибрировал телефон, и он вытащил трубку.

Номер был знакомый.

Дьявол. Он обещал позвонить и не позвонил.

Лицом и плечами он сделал Веселовскому какой-то знак, который тот, видимо, хорошо понял, потому что кивнул и уткнулся в журнал, всем своим видом подтверждая, что ничего не слушает.

— Алло, Люда, привет.

— Ты опять занят?

— Занят, — признался Родионов. — Я в издательстве.

— Я тебе домой звонила, но там твоя… монахиня Калистрата подошла. Я не стала тебя просить, потому что все равно не позовет!

То, что она звонила ему домой, напомнило ему нечто неприятное, и он некоторое время пытался вспомнить, что именно, да так и не вспомнил.

— Дима, я соскучилась. Когда мы встретимся?

— Я не знаю. Я тебе потом сам позвоню.

— Вот ты все не знаешь и не знаешь! А если уведет меня кто-нибудь, что ты станешь делать?

— Ничего не стану делать, — пробормотал Родионов. — Я не Ромео.

Веселовский хмыкнул из-за своего журнала, но головы не поднял.

— Дим, я не расслышала!

— И хорошо, что не расслышала, — громко сказал Родионов. — Я просил, чтобы чай принесли.

Это показалось ей подозрительным и даже отчасти обидным.

— Ты что? — спросила она. — В ресторане?

— Я в издательстве, — повторил Родионов терпеливо. — Я тебе уже говорил.

— Дим, когда мы встретимся, а? Месяц прошел, как мы виделись! Может, уже пора опять повидаться?

— Я в Киев улетаю, — сообщил Родионов, наскоро подумав о том, что порция беззаботного секса ему не помешала бы, особенно перед тяжелой командировкой. Как спортсмену перед Олимпиадой. — Послезавтра.

Люда расстроилась и рассердилась, он моментально это почувствовал.

— Дим, а я что? Ничего для тебя не значу, да? Совсем ничего?

Это была истинная правда — она же сермяжная, кондовая, посконная и домотканая, — но Люде об этом лучше не сообщать.

— Почему ты мне говоришь о том, что уезжаешь, в самую последнюю минуту?! А эта твоя швабра с тобой едет, да?

Родионов промолчал.

Их отношения были устроены таким особенным, волшебным и очень удобным для него образом, что ни на какие такие вопросы он не отвечал и ловко делал вид, что вообще их не слышит. Заставить его их услышать было решительно невозможно.

Веселовский глянул на него лукавым глазом, перелистнул журнал и опять углубился в чтение. Весник на заднем плане водрузил на стол ноги в полированных штиблетах, сцепил пальцы на животе, откинулся на спинку кресла и монотонным голосом продолжал отчитывать кого-то по громкой связи:

— А я сто раз повторил, что делать этого не следует, а нужно завезти все материалы и на месте, я настаиваю, на месте посмотреть, как это будет выглядеть, и только тогда принимать решение! Но вы не можете! Для этого же нужно ваши задницы от стульев оторвать, а вы не хотите! Вы хотите зарплату получать, а я просто так вам платить не стану, понятно?!

— Ди-им! — позвала Люда из трубки. — Ты что там, уснул?

Родионов встрепенулся и спросил:

— Ты что вечером делаешь?

— Ничего, — оживилась Люда, — а что? У тебя есть предложения?

— Вот появились, — игриво сказал Родионов, и за журналом опять зафыркали. — Давай я к тебе вечером приеду. Если ты не занята, конечно!

Конечно, она не занята! Конечно, она будет его ждать, еще бы! Конечно, он может приезжать!

— Вот и отлично.

— Димочка, миленький, возьми меня с собой в Киев, — вдруг затараторила Люда. — Ну правда, ну возьми!… Я тебе мешать не буду. Я помогать буду, даже лучше, чем эта твоя швабра, правда-правда!

И столько чувства было в ее голосе, столько мольбы, что он улыбнулся с нежностью:

— Всему свое время. Пока оно еще не пришло.

За дверью простучали каблуки, и Маша Вепренцева громко поздоровалась с секретаршей:

— Настя, привет! Можно мне к Илье Юрьевичу?

— Да-да, он ждет, Маша. Заходите!

Родионов заторопился:

— Люд, значит, я часам к десяти приеду, договорились?

Дверь распахнулась, и влетела запыхавшаяся Маша с папкой под мышкой.

— Подожди, — заволновалась в трубке Люда, — как к десяти? Мы что, не поедем никуда? Даже поужинать не поедем?!