Саламандры: Омнибус

Мясо и кровь застреленного Говорящего забрызгало доспехи Кадая, и он в шоке опустил пистолет. На битву опустилось странное затишье, враги неестественно замерли посреди атаки, пока капитан Саламандр отслеживал источник выстрела.

Над ним располагался парапет, с которого открывался вид на неф храма. Кадай поднял взгляд повыше, когда из собиравшихся теней вышла фигура в кроваво-красных доспехах с дымящимся болт-пистолетом в руке.

Пластинчатые доспехи воина украшали чешуйки, подобные тем, что были у первобытных ящеров архаической эры. Его перчатки были созданы в виде лап с длинными алыми когтями, вокруг которых потрескивающими рубиновыми дугами мелькали молнии. В одной руке он сжимал посох с исполненной в серебре головой ревущего дракона на наконечнике, а в другой — болт-пистолет, который он возвращал в кобуру. Широкие наплечники воина сидели подобно укрепленным чешуйчатым остовам, на каждом из которых располагался шип. Он был без боевого шлема и открыто носил ужасные лицевые шрамы. Огонь погубил когда-то благородное лицо воина, исказив, поглотив и переделав его облик в нечто, что состояло из морщинистой ткани, красных рубцов и открытой кости. Это было лицо смерти, отвратительное и обвиняющее.

По спине Кадая внезапно пробежался холодок, будто он погрузился в лед. Стоявшее перед ним существо было призраком, наваждением, давным-давно погибшим в ужасной агонии. И все же, оно было из плоти и крови, призванное из могилы, будто некий мстительный дух.

— Нигилан…

— Капитан, — ответило наваждение, его голос потрескивал подобно иссохшей земле, испеченной под безжалостным солнцем. Его жгучие красные глаза вспыхнули.

Шок Кадая быстро прошел, и он напрягся, подчиняясь праведному гневу.

— Отступник, — взревел он.

От созерцания воина грудь Дак’ира охватила сильнейшая боль, и он погрузился в иномирье своих грёз.

Храм исчез, и осталось лишь серое небо Морибара. В бесконечный стальной небосвод устремлялись костяные монолиты, вдоль бесчисленных кладбищенских дорог тянулись ряды склепов, поля мавзолеев и долины гробниц. Через легионы могил и фаланги склепов, вдоль погруженных в катакомбы батальонов усыпальниц, Дак’ир шел по дороге, пока не достиг конца.

И здесь, под холодной сырой землей, лежала огромная печь крематория — кипящая, горящая, ее мерцающее зарево было ни теплым, ни манящим.

Видение изменилось, и тело Дак’ира пронзила боль. Он схватился за грудь, но черного панциря там больше не было. Он вновь был скаутом, стоящим у края крематория — огромной огненной ямы, достаточно большой, чтобы поглотить Титана, и горящей, все время горящей в жидком ядре Морибара.

Дак’ир увидел двух Астартес, карабкающихся по краю этих врат адской погибели. Нигилан отчаянно цеплялся за капитана Ушорака, чьи черные доспехи покрывались выбоинами и трещинами от исходящего снизу сильнейшего жара.

В каверне бушевал сильный пожар. Он пузырился и выбрасывал в воздух огненные каскады плюмажей лавы. Из крематория вырвался гигантский столб огня. Дак’ир закрыл глаза, когда огненный вал накрыл воинов.

Чьи-то сильные руки схватили Дак’ира за плечо и оттянули от пламени, поглотившего отступников, которых они хотели предать правосудию, но не убить. Нигилан, едва видимый за плотной завесой огня, кричал, и его лицо горело…

Вновь оказавшись в настоящем, на Дак’ира нахлынуло тошнотворное головокружение, и он попытался взять себя в руки. Во рту у него был привкус крови, и в глазах мельтешили черные точки. Стянув боевой шлем, он пытался вдохнуть.

В храме кто-то говорил…

— Ты ведь умер, — подозрительно сказал Кадай, смотря на воина. Он старался побороть невидимое давление, не дающее ему нанести удар по отступнику, но его руки стали будто свинцовыми.

— Я выжил, — ответил Нигилан, чье травмированное лицо исказилось от поддерживания психического давления, против воли Саламандр держащего поле битвы в стазисе.

— Ты должен был встретить правосудие, а не смерть, — сказал ему Кадай, а затем мстительно улыбнулся. — Ты вызвал перегрузку крематория, всколыхнувшую и без того нестабильное ядро Морибара, чтобы спасти собственную шкуру, и попытаться убить меня и моих братьев в начавшейся суматохе. Гибель Ушорака было твоих рук дело, твоих и его.

— Не смей говорить о нем! — закричал Нигилан, и из его глаз, сжатых кулаков и психосилового посоха вырвались алые молнии. После мимолетной вспышки ярости к Воину Дракона вернулось самообладание. — Убийца здесь ты, Кадай — ничтожный генералишко, который пойдет на все, лишь бы поймать свою добычу. Но, возможно, ты прав… я умер и возродился.

Кадаю удалось приподнять инферно-пистолет. Нигилан постепенно слабел. Капитан готовился одним рывком поднять его и пристрелить предателя на месте, когда тело Говорящего забилось в конвульсиях.

— Это уже не важно, — добавил Воин Дракона, отступая обратно в тени парапета. — Только не для тебя…

Как только Нигилан разжал психическую хватку, Кадай выстрелил из инферно-пистолета, расплавив кусок парапета. Саламандры готовились кинуться за ним в погоню, когда окутавшая Говорящего ужасная аура необъяснимым образом подняла труп так, что он повис в воздухе, будто бы подвешенный на невидимом крюке.

Мучительно медленно он поднял подбородок, открыв уничтоженное разрывным снарядом лицо. Частично оставшаяся на окровавленном черепе гладкая красная плоть блестела в рассеянном свете. Голова Говорящего была похожа на разбившееся яйцо. Внутри виднелась светящаяся кобальтовая кожа. Сломанная кость превратилась в вызванное из темной нереальности злобное обличье, когда нечто… неестественное… пыталось проникнуть в материальное измерение.

Глаз сияющего мрака взглянул с потусторонней злостью. Когда-то выжженная на лбу Говорящего восьмиконечная звезда воспылала над материализирующимся чудовищем. Она становилась все более растянутой и будто бы живой, пульсируя подобно уродливому сердцу, когда тварь из варпа начала увеличиваться в размерах. Из смертной плоти пробивались похожие на луковицу наросты, увенчанные кусками позвонков. Его пальцы начали увеличиваться, будто бы их растягивали невидимыми нитками, и из них вырвались длинные, острые и черные когти. Широкая пасть существа в подражании первичной мутации Говорящего начала вытягиваться еще сильнее, пока не превратилась лишенную губ бездну, внутри которой извивался язык с тремя выступами, каждый из которых заканчивался окровавленной костью.

Культисты завопили от страха и обожания, когда труп Говорящего был полностью совращен. Жрецы-свежевальщики поклялись в своей немой преданности, вновь обратив цепные мечи на Саламандр.

Вырванное из эфирной дремы существо было первобытным и лишь частично разумным, и его пожирал сильный душевный голод. Взревев от ярости и муки, оно ринулось к Кадаю, поглотив по пути пару жрецов-свежевальщиков. Тварь заглотнула их подобно некому ужасному василиску, и когда добыча попала в его разбухшую глотку, Астартес услышали явственный хруст костей.

— Тварь… — выдохнул Кадай и схватился за рукоять громового молота, готовясь ударить демона изо всех сил. Нигилан продал свою душу темным силам, что только подтверждалось его преступными действиями.

— Умри, адское отродье! — воскликнул Век’шен, становясь между капитаном и освободившимся демоном. Вращая огненной глефой с такой скоростью, что она превратилась в пылающую дугу, чемпион роты нанес настолько мощный удар сверху вниз, что он разрубил бы даже воеводу орков. Демон парировал удар когтями, сжав ими глефу. Из рта-бездны метнулся язык и стремительно обернулся вокруг Век’шена. Саламандра открыл рот в бессловесном вопле, когда существо окончательно его сокрушило.