Салават Юлаев

— Ну, ну, я слушаю, в чём я помешал батырам?..

— Салам-алейкум, — приветствовали все Салавата, который возник перед ними.

— Алейкум-салам, батырлар. Что вы вскочили с места? Я не разбойник — никого не убью, и не хан — мне не надо таких почестей.

— Ну, ханом-то ты не прочь стать, — пробурчал себе под нос Айтуган.

— Что же ты громче не скажешь, батыр? Говори громче, я ведь и тихо слышу, на то — певец. У меня уши тройные; я, как луна в небе плещет, как трава растёт, и, то слышу. Может, и стану ханом. А ты кем хочешь быть?

Айтуган промолчал.

— Ты бы мог и издали подслушивать нас, если бы так слышал, — дерзко сказал Аллагуват.

— Я не подслушиваю никого, — возразил Салават, — для этого у деревьев есть уши! Я не слыхал вашего разговора, а когда прикажу — мне и дуб расскажет. — Салават поднял глаза к ветвям дуба. — Кинзя, расскажи, что они говорили.

Наверху хрустнул сучок и упал среди говоривших, Кинзя повис на суку и, качнувшись, тяжело спрыгнул на землю.

— Якши-ма, батырлар! — весело крикнул он. — Когда пойдёте резать урусам уши, возьмите меня с собой, а от русских идолов, когда разграбите их мечети, подарите мне только золотые хвостики и рога, больше мне не надо, я не жадный!

Салават строго поглядел на говоривших. Кривой и молодой опустили глаза. Айтуган вызывающе посмотрел на Салавата и усмехнулся. Салават покраснел. Жилы вздулись на его лбу.

Пойманные заговорщики оказались вооружены пистолетами. Кинзя скрылся за деревьями. Айтуган выстрелил, но Салават вовремя отшатнулся в сторону.

— Стреляйте! — крикнул Айтуган своим собеседникам.

Салават, не отрываясь, в упор, смотрел на обоих. Оба опустили пистолеты.

— Подай сюда пистолет, малайка, — сказал Салават Абдрахману.

Тот встал и покорно отдал оружие. Бесстрашие Салавата его покорило.

— И ты, — приказал Салават кривому.

— Не дам, — возразил Аллагуват, но в то же время встал и, как бы против воли, протянул пистолет.

— Теперь ты мой, Айтуган-агай, — торжествующе сказал Салават.

Айтуган засмеялся.

— Верно, недаром говорят, что в твоих взглядах дьявол. Я думал, что ему покоряются только бабы. — Айтуган бросил свой пистолет.

— Ему покоряются все, — сказал Салават, — покоряются и пули и ослы, которые не слушают вождя.

— Требуй покорности, когда казацкий царь поставит тебя над нами ханом, — опять со смехом возразил Айтуган, — а сейчас хоть я и в твоей власти, ты можешь меня убить, благо я не урус, но подчиниться меня ты не заставишь. Я уведу свой отряд к Бухаиру.

— Ты верблюд! — гневно сказал Салават. — Я не убиваю тех, кто может быть полезным народу. И куда бы я ни ушёл в погоне за войском царицы, ты не посмеешь грабить церкви и нападать на деревни наших кунаков, русских. Вешай заводчиков, бери заводы, убивай управляющих, а если против нас поднимешь рабочих и хлебопашцев, я тебя убью, Айтуган, своею рукой. Или хуже — на твоём лбу я вырежу: «Предатель Башкурдистана», и так я пущу тебя жить. Где твои воины? Убирайся сейчас же. Созови их на шишку — я буду сам говорить с ними. Ты, мальчишка, иди тоже, а ты, — Салават погрозил Аллагувату, — я тебя знаю. Ты недаром бывал у Рустамбая. Если ещё раз я услышу, что ты сеешь раздоры… — Салават мгновение помолчал. — Ну, пошли, живо!

Все трое молча пошли прочь. Салават сел под дубом. Через минуту послышался треск сучьев, топот коней.

— Вот здесь! — крикнул Кинзя, подъезжая к Салавату.

— Здравствуй, спаситель, — сказал Салават. — Веди назад своих воинов и в награду за скорую помощь можешь взять любой из этих пистолетов, — он указал на два пистолета, которые ни кривой, ни младший из собеседников Айтугана так и не посмели попросить назад.

Кинзя сконфуженно пробормотал:

— Со мной не было оружия, Салават-агай.

— Со мной тоже не было, — сказал Салават. — Зато теперь слишком уж много; возьми один себе и вперёд без оружия не ходи — теперь они знают, что ты за меня… Ничего не случилось, — обратился он к всадникам, подъехавшим за Кинзей. — Ждать меня у кошей. Пусть никто из вас не отъезжает никуда.

Всадники повернули в лес.

— Как ты забрался на дуб? — спросил Салават Кинзю.

— Я увидал, куда они идут, побежал вперёд и подумал: «Под этим дубом удобней всего сидеть». И залез. А когда они подошли, они так и сели здесь, как я ждал… А ты как узнал, что я здесь?

— Чудак! Только слепой примет красные штаны на дереве за цветок или бабочку, а когда я увидел красные штаны, то решил, что такого толстого зада не может быть больше ни у кого.

— Я сошью себе зелёные штаны, как твои, — сказал сконфуженно Кинзя.

— Я бы подарил тебе свои, — ответил Салават, — только не полезут тебе, Кинзя. Ну, да не плачь, найдём что-нибудь. А пока пойдём — Айтуган и Аллагуват собрали своих воинов на шишке. Я буду говорить с ними.

Салават говорил с собравшимися на шишке воинами Айтугана и Аллагувата.

— Кто сеет рознь и раздоры — предатель… Тот, говорю я, предатель. Урус-бедняк — наш друг. Если грабить его дом, он будет против нас, а теперь он с нами, потому мы сильнее. Каждый, кто грабит бедняка-уруса, нашего кунака, тот сеет рознь. Он — предатель и достоин казни. Кто нападает на русскую церковь, тот сеет рознь и тоже достоин казни.

Так говорил Салават, и воины молча слушали. Три тысячи воинов слушали его. Кончив говорить, Салават не успокоился. Он все рассказал Белобородову.

— Что же с ним делать, как ты смекаешь? — спросил Белобородов.

— Думал-гадал…

— Что же думал?

— Айтугана послать в Кигинский юрт, велю подымать тептярей и стоять там со всем войском. Там нет русских.

— Ладно, а что сделать с Аллагуватом?

— Аллагувата послать свезти государю деньги, а с ним человек двести. Остальные тут будут.

— А молодого? — спросил Белобородов уже облегчённо.

— Молодого возьму себе в сотники. Ему ладно будет, что стал сотником, тихий будет: мои казаки меня слушают.

Белобородов рассмеялся весёлым кашляющим смехом.

— Ох, и хитёр, Салават! Был бы ты русаком — тебе бы цены не было.

— Ничего, мне не надо быть русским, — возразил обидчиво Салават. — Как-нибудь уж башкирцем, ладно!

* * *

Шёл май, но уже наступило лето. Густая трава подымалась по берегу глубокого Сюма, и табуны бродили вокруг лагеря. Вместо того чтобы ютиться в тесных избах заводчан, стесняя хозяев и самих себя, башкиры теперь вышли за посёлок и жили, расставив кочевые коши. Эти вооружённые кочевья не были похожи на обычные мирные кочёвки башкир. Слишком часто и близко один от другого стояли коши, слишком много стояло их в одном месте, не было женщин и детей. Целую ночь возле кочевок разъезжали сторожевые отряды, останавливая каждого проезжего: около половины коней не отпускалось от лагеря и держалось всегда под седлом.