Салават Юлаев

— Са-ла-ват! Где ты? — нарушил тишину пронзительный возглас.

Салават узнал голос Кинзи, но не ответил. Прошло несколько мгновений. Соловей не умолк, и звезды по-прежнему светили, но очарование безлюдного покоя природы исчезло.

— Са-ла-ват! — послышался возглас ещё ближе, и вслед за тем захрустели сучья под копытами лошади.

Салават с недовольством откликнулся.

— Скорее иди, Салават! Скорее! Прискакал с Уфимской дороги вестник. Говорят, что против нас вышел полковник, тот самый, который разбил войска под Уфой. — Михельсон-полковник…

Салават больше обрадовался, чем встревожился. От Пугачёва не было распоряжений о выступлении. Он по-прежнему стоял в Белорецком заводе и лил пушки, запасаясь оружием: Он распорядился только Биктемиру охранять горные проходы, а Салавату, Юлаю и Белобородову — удержать за собой заводы. Но теперь, когда дошла весть, что идут войска, Салават чувствовал себя вправе и без приказа царя двинуться навстречу врагу. Постылое безделье кончилось!

— Скорей в завод! — крикнул Салават, вскакивая за седло к Кинзе. — Сколько войска идёт? Где их видели? Может быть, не сюда идут?! — закидывал Салават вопросами спутника.

Они подъехали к лагерю. Салават вошёл в свой кош, где уже набились любопытные. Усталый, измученный дорогой гонец сидел на подушке, жадно отхлёбывая кумыс, между каждыми двумя глотками роняя несколько слов в ответ на десятки задаваемых окружающими вопросов.

— Сотники, объявить сбор! — крикнул Салават, входя.

Сотники расходились медленно. Они не смели ослушаться, но в то же время всем хотелось слышать, что расскажет гонец.

— Где видали солдат? — спросил Салават.

— Вверх по Сюму, прошли Инзер и идут сюда, — ответил гонец. — Теперь уже, наверно, и Курт-елгу миновали…

— Каковы дороги?

— До Лемаз-елги жидкая, а по сю сторону вязкая грязь.

— На колёса пристаёт много?

— Пушки завязнут, — успокоил гонец. — Только ветер с запада дует, не принёс бы дождя — по жидкой грязи поспеют дня в полтора. Кони у них хороши. Стерлитамакские да табынские башкиры помогли: как пришли в покорность, всё время овёс да жито им возят.

— Будь они прокляты, даджалы! — произнёс Салават сквозь зубы.

Белобородов и Салават разделили войско на две части, чтобы выйти навстречу Михельсону и занять позиции на на горах Аджигардак.

С севера, у прохода вдоль Сюма, должен был стать Салават со своим отрядом, на Ильмовых горах; над долиной реки Малуюз — резерв заводских рабочих, а на случай обходного марша Ивана Ивановича, как запросто называл Михельсона Белобородов, знавший его ещё в чине поручика, — белобородовские войска должны были занять южные части Аджигардака, взяв под обстрел проход между гор по долине реки Ук.

Возбуждённый близостью боя, Салават горел нетерпением. Знавший окрест все горы, лощины, речки, в которых купался ещё ребёнком и на которых не раз стояли коши его отца, Салават чертил на песке перед Белобородовым подобие карты.

— Тут место тесное. Сюда солдат подождём. Назад им дороги не дать, вперёд дороги не дать. Тут всех и кончим! — указал Салават на ущелье вдоль безымённой речки.

— Он сюда не пойдёт, — качнув седою головою, сказал Белобородов.

— Ему как знать, что тут тесное место? — возразил Салават.

— Иван Иваныч? Он хитрый. Он, брат, не хуже тебя напишет всю нашу местность. Он топографию знает, все планы может читать. Его на один крючочек поддеть только можно.

— Какой, какой?!

— Бежать от него. Горяч! Ты от него — и он за тобой, ты от него — он за тобой. Ты в воду — он в воду… Он, молодой был, с гусарами грянул раз нагонять пруссаков да в крепость к ним прямо влетел с эскадроном. Они и ворота закрыли… Ну, думаем, тут и пропал…

— В плен попал? — спросил Салават.

— Не тут-то было. Такую поднял пальбу в стенах. Глядим, над крепостью русский флаг через час, а там и ворота открыли — моё вам почтенье!.. Вот, брат, Иван Иваныч! С таким не бахвалься… — Белобородов говорил так, словно Михельсон был не враг, а его приятель.

— К нам в завод придёт? — спросил Салават с опаской.

— В завод не пустим, — спокойно сказал Белобородов, — я не к тому, а, мол, ты не бахвалься!.. Нас вчетверо больше, и пушек у нас вдвое… А заманить захочешь — беги. Как кошка за мышью припустится, все позабудет… Ты малый толковый. Знай: неприятель — он не дурак, как его дураком почтёшь — тут тебе и пропасть!..

Белобородову предстоял более дальний путь, и он выступил с вечера на свои позиция, оставив Салавата полным хозяином завода и преподав ему несколько деловых советов о способах перевозки пушек и об их установке в горах.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Салават закипел…

Ему казалось, что он должен поспеть всюду сам, что без него что-то забудут или не смогут сделать. Прискакав в башкирский табор вместе с Кинзей, он отправил разъезды за Сюм и в горы Аджигардак, приказав каждый час высылать по одному гонцу обратно в завод. Ему нравилась лихорадка, которой он заражал других. Он старался говорить коротко и отрывисто, решительно, быстро двигаться, как — он читал в старинной турецкой книге — двигался и говорил «Железный хромец» [25] .

25

«Железный хромец», или Аксак-Темир, — Тамерлан.

Больше всего ему нравилось назначать начальников и подчинять одного человека другому, в этом особенно ощущалась им сила власти.

Он любовался, как, быстро вскочив по коням, исчезли в вечернем тумане разъезды; стройность движения их, быстрота исполнения приказа вселяли в него радость.

— Кинзя, ложись спать, — сказал Салават, прыгнув в седло. — Аксак-Темир говорил, что перед боем главное — крепкий сон.

Кинзя приложил руку к сердцу и с почтительным комизмом поклонился.

— Прости, туря, у меня ещё есть летучий баран. Батыр Искандер сказал, что лучше всего перед боем поесть летучего барашка.

— Летучий баран? — Салават припомнил детскую охоту за орлами и весело засмеялся.

— Закусим? — спросил, подмигнув, Кинзя.

— Мне надо в завод, — возразил Салават. — Как там без меня.

— Ну, постой, я дам тебе только ляжку.

Кинзя разбросал костёр и копнул золу вместе с землёй. Жирный душистый пар вырвался из земли. Кинзя возился с ножом, кряхтел и сопел, обжигаясь, и наконец протянул сидевшему в седле Салавату дымящийся окорочек.

— Теперь поезжай хоть за гору Нарс, — шутливо сказал он.

— А всё остальное сожрёшь один? — шутя спросил Салават, уже набив рот жирным и нежным горячим мясом.

— Накормлю твоего Абдрахмана, — тихо ответил Кинзя. — Ходит унылый… Пора бы его простить. Молод… Да он и прав: из-за паршивой телки позорить людей плетьми! Я сам как-то раз упёр у соседа овечку.

— Не на войне, — сказал Салават.

— А на войне то и вовсе! — возразил Кинзя. — Накормлю молодца барашком, скажу, что велел ты…

— Хош! — крикнул ему Салават и, подхлестнув коня, поскакал к заводу. Он не хотел говорить про Абдрахмана, с которым не разговаривал уже несколько дней, желая его наказать за самовольство. Он видел уныние и одиночество юноши и хотел сломить его упорство, заставить его раскаяться и подойти первым для примирения.