Салтыков Михаил Евграфович Пошехонская старина.
Шрифт:
Клещевинову неловко. По ледяному тону, с которым матушка произносит свой бесцеремонный вопрос, он догадывается, что она принадлежит к числу тех личностей, которые упорно стоят на однажды принятом решении. А решение это он сразу прочитал на ее лице.
– Я думал… Григорий Павлыч обнадежил меня… – оправдывается он.
– Братцу, конечно, лучше известно… Ну-с, господин Клещевинов, как в карточки поигрываете?
Это уж не в бровь, а прямо в глаз. Клещевинова начинает подергивать, но он усиливается быть хладнокровным.
– Вы, кажется, за игрока меня принимаете? – спрашивает он развязно.
– А то за кого же?
– Надежда Васильевна! Вступитесь хоть вы за меня!
– Maman!
У сестрицы побелели губы и лицо исказилось. Еще минута, и с нею, чего доброго, на этот раз случится настоящая истерика. Матушка замечает это и решается смириться.
– И точно как будто мне нездоровится, – говорит она, – не следовало бы и выходить… Прошу извинить, если что ненароком сказалось.
– Ах, что вы! Могу ли я надеяться быть представленным вашему супругу? – переменяет разговор Клещевинов.
– Он у меня затворник. Заперся у себя в кабинете, и не вызовешь его оттуда.
– А какой вчера прелестный балок дал Григорий Павлыч!
– Да, у него помещение хорошее. Вот мы так и рады бы, да негде. Совсем в Москве хороших квартир нет.
– Вы часто изволите, сударыня, выезжать?
– Да как вам сказать… почти все вечера разобраны. Мне-то бы, признаться, уж не к лицу, да вот для нее…
Разговор принимает довольно мирный характер. Затрогиваются по очереди все светские темы: вечера, театры, предстоящие катанья под Новинским, потом катанья, театры, вечера… Но матушка чувствует, что долго сдерживаться ей будет трудно, и потому частенько вмешивает в общую беседу жалобы на нездоровье. Клещевинов убеждается, что время откланяться.
– Не удержались-таки! нагрубили! – бросается сестрица к матушке, едва гость успел скрыться за дверью.
Появление новых гостей не дает разыграться домашней буре. Чередуются Соловкины, Хлопотуновы, Голубовицкие, Покатиловы. Настоящий раут. Девицы, по обыкновению, ходят обнявшись по зале; дамы засели в гостиной и говорят друг другу любезности. Но в массе лицемерных приветствий, которыми наполняется гостиная, матушка отлично различает язвительную нотку.
– А мы сейчас мсьё Клещевинова встретили… он от вас, кажется, ехал? – любопытствует госпожа Соловкина.
«Ну, пошла толчея толочь!» – мысленно восклицает матушка и неохотно отвечает: – Да, приезжал…
– Entre nous soit dit note 39 , ваша Надина, кажется, очень ему понравилась. Вчера все заметили.
– Помилуйте! вчера она в первый раз его видела!
– Ах, не говорите! девушки ведь очень хитры. Может быть, они уж давно друг друга заметили; в театре, в собрании встречались, танцевали, разговаривали друг с другом, а вам и невдомек. Мы, матери, на этот счет просты. Заглядываем бог знает в какую даль, а что у нас под носом делается, не видим. Оттого иногда…
Note39
Говоря между нами
– Не думаю! – холодно обрывает мать.
– Ну, как знаете! Конечно, не мне вам советы давать, а только… Окажите, заметили ли вы, какое вчера на Прасковье Ивановне платье было.
– Да, веселенькая матерьица.
– Нет, я не об том… а как она декольтировалась! даже…
Соловкина нагибается к уху матушки и шепчет.
– Представьте себе!
Да и не одна Соловкина язвит, и Покатилова тоже. У самой дочка с драгуном сбежала, а она туда же злоязычничает! Не успела усесться, как уже начала:
– А у вас сегодня мсьё Клещевинов был! У нас он, конечно, не бывает, но по собранию мы знакомы.
Едем мы сейчас в санях, разговариваем, как он вчера ловко с вашей Надин мазурку танцевал – и вдруг он, легок на помине. «Откуда?» – «От Затрапезных!..» Ну, так и есть!– Да, он приезжал.
– Ваша Надин решительно вчера царицей бала была. Одета – прелесть! танцует – сама Гюленсор note 40 позавидовала бы! Личико оживилось, так счастьем и пышит! Всегда она авантажна, но вчера… Все мужчины кругом столпились, глядят…
Note40
Знаменитая в то время танцовщица. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)
– Ну, есть на что!
– Нет, не говорите! это большое, большое счастье иметь такую прелестную дочь! Вот на мою Фенечку не заглядятся – я могу быть спокойна в этом отношении!
Матушка кисло улыбается: ей не по себе. А Покатилова продолжает язвить.
– Только сердитесь на меня или не сердитесь, а я не могу не предупредить вас, – тараторит она, – нехороший господин этот Клещевинов… отчаянный!
– Помилуйте! да мне что за дело! Пускай его качества при нем и остаются!
– Нет, я не про то… Теперь он вам визит сделал, а потом – и не увидите, как вотрется… Эти «отчаянные» – самый этот народ… И слова у них какие-то особенные… К нам он, конечно не приедет, но если бы… Ну, ни за что!
– Ой, примете!
– Ни за что. Заранее приказанье отдам. Конечно, мне вам советовать не приходится, а только… А заметили вы, как вчера Прасковья Ивановна одета была?
– Что ж, одета как одета… – нетерпеливо отвечает матушка, которая, в виду обступившего ее судаченья, начинает убеждаться, что к ближним не мешает от времени до времени быть снисходительною.
– Ну, до свиданья, добрейшая Анна Павловна! А-ревуар note 41 . Извините, ежели что-нибудь чересчур откровенно сказалось… И сама знаю, что нехорошо, да что прикажете! никак с собой совладать не могу! Впрочем, вы, как мать, конечно, поймете…
Note41
Исковерканное французское: до свидания
Около трех часов, проводив последних гостей, матушка, по обыкновению, велит отказывать и подавать обедать. Но она так взволнована, что должна сейчас же высказаться.
– Ну, накормили грязью, милые друзья! По горло сытехонька. Сказывай, бесстыжая, где ты с ним познакомилась? – обращается она к сестрице.
– С кем «с ним»?
– С ним, с шематоном с своим?
– Никакого у меня «своего шематона» нет. Говорила уж я вам раз и больше повторять не намерена.
– Посмотрю! посмотрю, что от тебя дальше будет!
– И посмотрите, и увидите!
Обед проходит молчаливо. Даже отец начинает догадываться, что в доме происходит что-то неладное.
– Что такое сделалось? Что вы все утро грызетесь? – любопытствует он, – то целуются да милуются – и лен не делен! – то как собаки грызутся.
– А ты сиди, ворона!.. ходи по заутреням!
Более с отцом не считают нужным объясняться. Впрочем, он, по-видимому, только для проформы спросил, а в сущности его лишь в слабой степени интересует происходящее. Он раз навсегда сказал себе, что в доме царствует невежество и что этого порядка вещей никакие силы небесные изменить не могут, и потому заботится лишь о том, чтобы домашняя сутолока как можно менее затрогивала его лично.