Сама дура виновата

Я уже собиралась отдать телефон Егору, как вдруг заметила в профиле еще одно число.

— Тебе двадцать пять лет? — ахнула я.

— Да, а что? — равнодушно пожал он плечами. — А тебе?

Ой, никогда не умела правильно наивно хлопать ресницами или холодно осаждать мужчин замечанием, что это неприличный вопрос.

Вдохнуть, выдохнуть…

— Почти тридцать.

— Ооооо, я подцепил опытную женщину… — ухмыльнулся он и потянулся ко мне. Обнял ладонью за шею, привлек к себе и запечатлел крепкий поцелуй со вкусом клубники.

Его собственный вкус был намного лучше, но я все равно никак не могла оторваться от его губ, и мы еще долго-долго целовались, отодвинув блюдо с фруктами и сплетаясь обнаженными телами все теснее.

А я вот подцепила юного мальчика. Ну так что ж — это все равно на один раз.

— Ты меня всю заляпал! — возмутилась я, с трудом оторвавшись от него и заметив, что испачканные соком отпечатки пальцев теперь покрывали меня почти целиком.

Они остались и на груди, и на животе, и на бедрах, и даже за коленки он меня в какой-то успел потрогать!

— Хм, да? — с очень озабоченным видом Егор потер пятнышко у меня на животе, а потом наклонился и лизнул. — Я все исправлю! Смотри, как новенькая!

И он с очень старательным и серьезным видом принялся слизывать каждый розовый след с моей кожи, вытягивая язык и рисуя круги самым кончиком.

И не забывая поглядывать на меня, ловя каждый мой вздох и каждый приступ дрожи, пробегавший по телу.

Грудь он смял с утробным урчанием, впился пальцами в белую кожу, проминавшуюся под его рукой и хорошенько вылизал ее всю — видимо, на всякий случай, чтобы я не сердилась.

— Мне кажется, тут чего-то не хватает… — промурлыкал он, устроившись у меня между ног и любуясь на грудь, сжатую с двух сторон его ладонями. — Такой вкусный десерт нельзя оставлять без украшений.

Подтянув поближе креманку со взбитыми сливками, Егор взял ложечку на длинной ручке и начал увлеченно выкладывать их по кругу, чтобы в центре оставался только торчащий сосок.

Когда тот казался ему недостаточно выразительным, он наклонялся и щекотал его кончиком языка, а то и прикусывал зубами, чтобы придать яркий цвет и бодрящую твердость.

Работа требовала большой сосредоточенности, но не на шутку его увлекла.

А я ловила свое дыхание, стараясь не разрушить такую красоту, но каждый раз, как от прикушенного соска по всему телу разбегались маленькие искристые молнии, было все труднее сохранять спокойствие.

Пришлось прикрыть глаза, чтобы успокоиться, но от этого ощущения лишь стали ярче.

Прохладное касание ложечки, мягкость сливок, горячий язык, острый край зубов…

Дразнящий зуд требовал продолжения, но все мои порывы пресекались мягким:

— Шшшш… не мешай, я творю!

Он творит, а я изнываю!

— Ну вот, кажется, идеально, — довольный собой, наконец заявил Егор. — Ты произведение кулинарного искусства, так и хочется съесть!

Мои груди были похожи на два пирожных, покрытых облачками сливок с алыми вишенками на вершинах.

Что-то в этом было порочно-сладкое — быть для него десертом.

— Съешь, — выдохнула я, еле терпя разгорающийся зуд в теле. — Съешь меня!

— Я думал, ты уже не попросишь!

И он набросился на свое творение, безжалостно разрушая его красоту. Слизывая сливки, втягивая в рот алые вишни с такой силой, будто и правда собирался их съесть.

— Ай! Ох! Ааааа… — я путалась во вскриках, стонах, возмущенных выдохах, потому что легкая боль мешалась с возбуждением и сладкой нежностью, которую дарил его язык.

— Я тоже хочу тебя съесть! — заявила я, собирая со своего тела сливки и размазывая их по груди Егора.

Он замешкался буквально на мгновение, а я уже набросилась на него, скользя губами по твердой груди, приправленной сливочным вкусом.

— Ах так! — он подхватил креманку и выгреб остатки сливок мне на живот. Да, тот был не такой идеально-вогнутый, как стоило бы для таких развлечений, поэтому сливки стали сползать ниже. Но Егора это не остановило — напротив, он опрокинул меня на спину, пригвоздил рукой к простыням и принялся слизывать их у меня между ног, временами забираясь языком глубоко — туда, где сливок точно не было!

Что ж, я ответила ему тем же — превратить его член в пирожное мне бы никто не дал, но вымазать сливками и тут же облизать мешать не стал.

Мы лапали друг друга липкими руками, сражаясь за право коснуться кожи языком, бесились и возились в постели — и хохотали, прикусывая сладкую кожу на совсем уж непредсказуемых местах.

В одно мгновение Егор вдруг замер, обхватив меня поперек живота, развернул к себе и посмотрел прямо в глаза.

— Ты такая прикольная, — сказал он с откровенной щемящей нежностью. — С тобой весело даже в постели.

— Я… — даже не нашлась, что сказать.

Кожа вспыхнула от неожиданного и странного комплимента.

— Еще хочу! — нагло заявил он, протягивая руку к тумбочке.

И прежде чем я успела сообразить, чего же он хочет, Егор уже натянул презерватив, опрокинул меня на спину и заполнил собой пустоту, которая скучала по нему все это время с момента стука в дверь.

Занятие сексом — очень серьезный процесс, думала я всегда.

Возбуждение смывает смех, а смех убивает возбуждение.

Но мы почему-то все не могли остановиться и продолжали ржать и слизывать остатки сливок друг с друга даже во время очень-очень глубоких толчков в бешеном темпе.

Каждое его движение становилось все напряженней, и я подавалась бедрами вверх, чувствуя, как становится теснее внутри.

— Погоди, — сказал Егор, отлипая от меня со смешным чавкающим звуком.

Он облизнул липкие пальцы и опустил их вниз, нащупывая клитор.

Глядя мне прямо в глаза, он стал тереть его, одновременно двигаясь во мне, хоть и не с такой скоростью, как прежде.

Когда горячая волна стала подступать совсем неумолимо, дыхание стало резким и частым, и я задрожала всем телом — он убрал пальцы и взвинтил темп до совершенно сумасшедшего.

Липкая сладкая кожа шлепала о кожу с забавным чпокающим звуком, но мы почему-то уже не смеялись — меня выгнуло навстречу ему, он жестко сжал ладонью мое бедро — и мы снова умудрились кончить одновременно, разом выдохнув наши стоны в долгий поцелуй.

* * *

Утром я проснулась с тянущей болью в мышцах.