Саманта

Гостей пригласили посетить квартиру и рабочий кабинет Ленина. Квартира Ленина поражала удивительной скромностью. Слушая рассказ экскурсовода, Саманта разглядывала вещи Ленина, и они как бы оживали. Вспыхнуло и затрепетало маленькое пламя свечи — в трудные годы часто не было электричества, и тогда зажигали свечи. А белая кафельная печь не запылала, она и при жизни Ленина часто стояла нетопленой — не хватало дров. От печки тянуло холодком.

Саманта представила себе, как Ленин входит в свой дом, снимает в маленькой прихожей пальто и вешает его, моет руки над раковиной умывальника, садится на венский стул с гнутой спинкой. Девочка потрогала рукой спинку стула.

Ленин жил, как жили в те далекие трудные годы все люди России. Недосыпал, недоедал, замерзал.

Саманта задержалась у кровати Ленина. Узкая кровать с железной спинкой походила на простую больничную койку. Когда враги ранили Ленина — в плечо и в грудь, — он пожелал, чтобы его привезли домой. Сам поднялся по лестнице, чтобы никого не утруждать, и лег в свою суровую постель.

Может быть, Ленин потому так ненавидел войну, что у людей от нее одни страдания.

Девочка осторожно провела рукой по белому покрывалу.

В кабинете Ленина Саманта долго рассматривала шкафы с книгами, пальму в кадке (Ленин сам поливал ее и сам влажной тряпкой протирал жесткие листья), стенные часы, старинный телефонный аппарат. К этому телефону сходились все нити страны, охваченной революционной борьбой. Сколько горьких известий нашептывал этот телефон Ленину. Сколько раз радостно докладывал о победах. А вдруг телефон сейчас зазвонит и Ленин торопливой походкой войдет в кабинет? Войдет и увидит нежданную гостью — маленькую американку.

Но телефон так и не зазвонил, а хозяин так и не пришел в свой кабинет.

Саманта нехотя уходила от Ленина.

Все, что она узнала о нем, казалось, она узнала от него самого, всматриваясь в его лицо, изучая его дом, вещи, рабочее место.

Только один вопрос задала она:

— А у Ленина была собака?

Вместо ответа ей показали старую фотографию, на которой Ленин сидел в плетеном кресле, а рядом стоял ирландский сеттер, положив морду на колено. Ленин гладил его.

— У меня точно такой же! — воскликнула девочка: ирландские сеттеры все похожи друг на друга.

Позднее, в Ленинграде, Саманте покажут штаб русской революции — Смольный. Здесь сразу после восстания был принят Декрет о мире. И это тоже было делом Ленина.

Мост через время

Я часто думаю: если можно было бы повернуть колесо времени и вернуть то лето, когда в Москве появилась улыбчивая американская девочка с такими родными веснушками-конопушками, похожими на семечки березы, взял бы я ее за руку и сказал:

— Пойдем, Сэми, я покажу тебе свою Москву.

— А разве есть еще одна Москва? — Брови удивленно поднимутся домиком. — Хотя у нас в Штатах пять городов называются Москвой.

— Другой Москвы нет. Но есть уголки, особенно дорогие мне. Может быть, ты разделишь мою любовь к ним?

— О, да!

И мы бы отправились в удивительное путешествие по тихим переулкам, где стоят не тронутые временем старые дома и ни один дом не похож на другой. Где зимой на мостовых, как в поле, лежит снег. И где смелые городские птицы чувствуют себя хозяевами Арбатских, Замоскворецких, Покровских переулков и Никитских ворот.

И повел бы я Саманту по переулкам, далеким от туристских маршрутов, где стоят старые дома, где в уютных дворах — «московских двориках» — растут старые, в два обхвата, тополя, а зимой, как в поле, лежит неубранный снег.

Я привел бы свою подружку на Старый Арбат, к двухэтажному дому с мезонином, бывшему дому Хитрово. Он теперь отреставрирован, сверкает новизной. А ведь в этом доме после женитьбы жил наш Пушкин.

Я бы рассказывал ей о Пушкине, а воображение девочки перенесло бы ее в далекое время. И вот уже улица покрыта снегом, на стеклах узор изморози, слышен скрип саней. А из возка на снег выскакивает Пушкин, горячий, радостный. Он размахивает цилиндром, что-то кричит, а снежинки смешиваются с завитками его курчавых волос, и его голова превращается в большой одуванчик. А потом из саней неторопливо выходит его молодая красавица жена.

— Кто этот мистер с вьющимися волосами?

Оказывается, Саманта не знает Пушкина. Про медведей на улицах Москвы успела узнать, а на Пушкина не хватило времени.

И мне станет обидно, что она не знает нашего великого поэта.

Я бы зажег в Саманте тягу к таинственному Пушкину. Придет время, она сама откроет для себя великого поэта.

Придет ли время?

Тогда я верил, что придет, и продолжил бы путешествие по моей Москве. Я бы привез Саманту на Горбатый мост.

Пусть бы она молча осмотрела его, пусть бы спросила:

— Зачем мост, если нет реки?

— Река была… когда-то. Ее спрятали в трубы.

— Значит, мост не нужен!

— Этот нужен. Этот мост соединяет настоящее с прошлым, — объяснил бы я девочке, — а между ними время, как река.

— Мост через время. — Саманта обрадовалась бы этому открытию. — А что это за прошлое, к которому перебросили мост?

— Борьба за свободу. Как в Америке боролись с рабством, так и в России… Ты проходила по истории?

Саманта бы утвердительно кивнула — вспомнила урок истории.

— Люди шли в бой с песней «Нет, никогда мы не будем рабами». И погибали, — продолжил бы я свой рассказ. — «Это есть наш последний и решительный бой».

— И бой шел на этом мосту?

— Нет, Сэми. Того моста уже нет. Это памятник героическому Горбатому мосту. И если стоять на нем и думать, почувствуешь течение времени, как течение воды… По этому мосту приходит будущее. Ты видишь вокруг высокие, красивые дома? Когда-то на их месте были жалкие лачуги.

— В них, как на плантациях Юга, жили рабы?

— Ты все правильно поняла, Сэми, — сказал бы я. — А теперь перейдем по мосту через время. Я хочу вместе с тобой вернуться в 1941 год.

И повез бы я мою маленькую американскую подругу на бывшую окраину Москвы. Я показал бы ей школу. Самую обычную школу-новостройку, похожую на пособие по геометрии.

— Посмотри, Сэми. Это — школа.

— Вы учились в этой школе?

— Учился… Здесь… На этом месте. Только тогда здания школы не было. Здесь было поле.

— Вы учились в поле?! — Глаза девочки вспыхнули бы от удивления.