Самая долгая ночь

— Мы ведь видели все, что нам нужно было увидеть, верно? — спросил он. Река кивнула. Однако она не спешила уходить. Он дотронулся до ее руки. — Надеюсь, ты не собираешься войти туда и собственными ушами услышать, что она скажет? Если нет, то нам пора. Нам надо успеть раньше нее вернуться в магазин. Нужно найти новое место, где можно было бы спрятаться.

Маус вновь бросил взгляд в сторону кафе. Официант указал на окна и задернул шторы.

— Верно, — согласилась Река пару секунд спустя и, перебросив ремешок сумки через плечо, вновь посмотрела ему в глаза и добавила: — Спасибо тебе, Леонард.

Впрочем, взгляд ее оставался холодным, и он не знал, что ему думать.

В поношенном коричневом костюме Пройсс почти не ощущал себя гауптштурмфюрером СС или СД, коим он являлся, а скорее почтмейстером, коим когда-то был. Впрочем, голос его по-прежнему принадлежал офицеру СС или СД.

— Где ты пропадала, Аннье? И где мои евреи? — спросил он, протискиваясь между девушкой и де Гроотом. Аннье Виссер, чьи волосы были не слишком длинны, чтобы скрыть ее синяки, испуганно сжалась.

Впрочем, она нашла в себе толику мужества, чтобы сказать в ответ следующее:

— Я скажу вам это только после того, как узнаю, что стало с моим братом. Мартин жив? Или вы убили его на Вестейндерплассен? — негромко спросила она.

Пройсс понятия не имел, о чем она его спрашивает.

— Мой брат Мартин. Он жив?

И тогда до него дошло: огромный детина, которого они, с пулей в голове, нашли на поле, где приземлился самолет, это ее брат.

— Ты тоже была там? — спросил Пройсс.

Девушка кивнула.

Боже, какой же он идиот! Он принял ее за обыкновенную доносчицу, которая выдерживает дистанцию между собой и теми, кого предает! Она же оказалась участницей этой драмы. Ему и в голову не приходило, что она тоже была на польдере той ночью.

Похоже, я привык к более простым методам, сказал он себе — четко организованные акции, адреса евреев, отпечатанные на бумаге, и время от времени — голландцы, готовые за пятьдесят гульденов и десять пачек сигарет предать своих соседей. Впрочем, Пройсс быстро собрался с мыслями.

— Твой брат жив, — солгал он. — Жив, хотя и ранен, но мы отвезли его в госпиталь. Обещаю, он будет жить. Если…

— Если? — спросила она, и лицо ее осветилось надеждой.

— Что замышляют эти диверсанты? Ты исчезаешь на два дня, затем звонишь, но лишь после того, как я наношу визит тебе домой, чтобы поговорить с твоей матерью, — Пройсс выразительно понизил голос и умолк. Аннье вздрогнула, примерно так же, как когда сидела на стуле в углу подвала на Ойтерпестраат. — Ты сказала, будто у тебя есть для меня что-то важное.

— Диверсанты? — негромко переспросила она, сбитая с толку. — Нет, они не солдаты.

— И что они здесь делают? — спросил Пройсс.

— Не знаю. Они нам ничего не говорят. Только Реке. Ей они все говорят. Потому что она еврейка. А евреи умеют хранить секреты, — сказала она, и по некогда смазливому личику скользнула хитроватая улыбка. — Да вы и сами знаете, какие они.

Не диверсанты? Но евреи, все до одного? Значит, они не так опасны, как он полагал. Мысли Пройсса пришли в движение.

— Твой брат, если ему все-таки станет хуже… — он не договорил, но угроза осталась висеть в воздухе. — Они ведь наверняка что-то ему говорили.

— Про поезда, — наконец призналась она, нервно сцепив лежащие на столе руки. — Они говорили, будто прилетели сюда для того, чтобы украсть поезд с евреями. — Девушка посмотрела на Пройсса, и по ее щеке сползла слеза. — Прошу вас, только не обижайте моего брата.

Пройсс был озадачен. Ее слова показались ему полной бессмыслицей. За все шесть лет его службы в СД евреи ни разу не подняли руки, чтобы заступиться за себя. Они шли в газовые камеры и к расстрельным ямам покорно словно агнцы на заклание.

— А еще им нужны лодки, — сказала Аннье Виссер. — Для того чтобы перевезти евреев в Англию, — она вопросительно посмотрела на него, затем перевела глаза на толстого голландца-полицейского.

— Лодки? — удивился Пройсс. Сначала поезда, затем лодки. Боже, что за фантастика! Он с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться ей в лицо, однако, похоже, девица говорила правду. Иначе разве стала бы она умолять его пощадить ее брата?

Внезапно все фрагменты мозаики встали на место в его голове. У него на понедельник следующей недели запланирован транспорт в Вестерборк. Эти евреи явились сюда ради его евреев. И если они захватят его поезд, ему придется компенсировать недостачу, а ведь, похоже, он и без того в этом месяце не выполнит спущенную ему Цёпфом квоту. Нет, все будет гораздо хуже, подумал Пройсс. Его мир рухнет, и невыполненная квота — еще не самое страшное, что может с ним произойти. До него дошли разговоры, что на этой неделе еврейское гетто в Варшаве должны стереть с лица земли, но евреи оказали сопротивление. Более того, они даже сумели отбить первый натиск бойцов СС. Скоро полетят головы — таково было всеобщее мнение в его отделе. Все были рады, что они сейчас в Голландии, а не в Варшаве. Пройсс понимал, что ему тоже не сносить головы, если он станет первым, у кого из-под самого носа уведут поезд с евреями.

Тогда на него обрушится гнев не только Цёпфа, но и Эйхмана, этого тонкошеего столоначальника в Берлине, с вечно поджатыми губами. Нет, не только Эйхмана. Если об этом станет известно, его дело пойдет выше, гораздо выше, к главе гестапо Мюллеру и главе РСХА Кальтербруннеру. Пройсс вспомнил циркуляр, который ему показал Науманн. Потеряй он поезд, скандал дойдет до самого рейхсфюрера Гиммлера.

И тогда и Марта, и Вена навсегда превратятся для него в воспоминания. Считай, ему крупно повезет, если его переведут в Югославию вылавливать в горах тамошних партизан. Но куда правдоподобнее представляется его визит в Берлин, в подвалы на Принцальбрехтштрассе, где люди Мюллера ежедневно оттачивают свое кровавое мастерство.

Пройсс пригнулся ближе к девушке и вкрадчиво, стараясь не выдать волнения в голосе, обратился к ней на голландском.

— Где это должно произойти? И когда? Ты должна сказать мне, когда они планируют это сделать.

Аннье покачала головой.

— Я уже сказала вам, что не знаю. Знает только Река.

Он схватил ее руку и крепко стиснул.

— Они ничего не сказали нам — ни про место, ни про время. Клянусь вам, — добавила она. — Вы делаете мне больно!

— Твой брат… — начал Пройсс.

— Клянусь вам, я ничего не знаю. Прошу вас, не мучайте его. Он achterleik, — взмолилась она, но Пройсс не знал такого слова. — Он и мухи не обидит. Неужели вы думаете, что если бы я знала, то я ничего не сказала бы вам?

Ее лицо, и без того опухшее от слез и старых синяков, было искажено страхом.

— По-моему, она говорит правду, — подал голос де Гроот на своем убогом немецком. Пройсс одарил голландца колючим взглядом.

— Скажи мне, — громко продолжил он, обращаясь к Виссер и по-прежнему сжимая ей руку. Он подался вперед и замахнулся. Девушка вскрикнула, ожидая, что он вот-вот ее ударит. В кафе стало тихо, как в бескрайнем русском лесу.