Самая лучшая сказка Леонида Филатова

Шацкая поджимает ноги под себя и толкнула. Высоцкий отлетел не к стулу, а сразу к двери.

В. Высоцкий (потирая ушибленные места):

– Она меня так шарахнула…

– Володя, распределись. Когда она тебя оттолкнула, ты лежишь в жалком состоянии. Поднялся, отошел от двери, пошел к ней, а от стула встанешь на колени и там метр проползешь на коленях: тебе надо искупить животное твое безобразие… Ну, еще раз: расстегни ей платье, обнимай ноги… И с азартом лезь под юбку.

Высоцкий расстегнул лежащей «в обмороке» Шацкой платье, обнял ноги и с азартом полез под юбку…» Конец цитаты.

Все получилось! И сцена, и весь спектакль. И Свидригайлов, и Дуня.

Потом Нина буквально выпросила для себя у Любимова роль Марины Мнишек в «Борисе Годунове». «На нее пробовалась вся женская половина театра и даже со стороны приходили актрисы. Я показалась один раз, меня оставили, – не скрывала своей законной гордости Нина. И тут же следовал обязательный протокольный реверанс в сторону «шефа». – У Любимова есть одна замечательная черта: даже когда актер ему по-человечески не нравится, но при этом он лучше всех справляется с ролью, он будет играть».

На репетициях Юрий Петрович требовал от исполнительницы роли Мнишек: «Марина должна быть овеществленным высказыванием Пушкина: «Змея!» И играть эту стерву… Марина холодная женщина, фригидная. Ей надо точно договориться с Лжедимитрием и доложить отцу и всем участникам заговора, что и как… Ей мешает страсть Димитрия, чтоб по делу поговорить… Марина Самозванцем, как щенком, играет. И в этом есть польское высокомерие, полный холодный расчет. Это как фиктивные браки сейчас заключают… Надо, чтоб чувствовалось у нее: «С какой мразью, сволочью я себя связала. А уж ничего не поделаешь. Уже замуж вышла, прописала»… Он же – шпана. И она тоже – оторва… Тут надо научиться лаяться, как польки… Тут у них о чем разговор? Он: «С любимым рай в шалаше». А она: «Какой шалаш? Мне вилла нужна! И вся Московская область. Огородим забором всю область, и будет наша дача». Это ж не любовные забавы для Марины…»

Маргарита, Марина Мнишек были звездными ролями Шацкой. Но, конечно, и кроме них у Нины случались удачи, пусть не такие громкие, но все же. Например, отчаянная Женька Комелькова в спектакле «А зори здесь тихие…» или царственно красивая Наталия Николаевна Гончарова в пушкинском «Товарищ, верь».

Однако, положа руку на сердце, признаем: чаще Шацкой доставались-таки безымянные героини второго плана – певичка в ресторане («Час пик»), дама в «Жизни Галилея», молодая проститутка в «Добром человеке из Сезуана»…

«Я просто от природы невезучая, – объясняла Нина Сергеевна – … Меня Бог не наградил одним качеством, которым должны обладать все артисты, – честолюбием… Я – человек очень ленивый, и могу добиться только того, чего очень захочу…»

* * *

Первые годы на Таганке и самому Филатову особой радости не доставляли – стоящих работ было маловато, раз-два и обчелся. Поначалу молодому актеру доверяли главным образом эпизодические роли. То Янека Боженецкого в «Часе пик», то помощника Галилея Федерцони, то Егора Ивановича («Мать» по Горькому), то Мотовилова («Пристегните ремни!»). Но все-таки он верил: «ковер покажет», и упрямо ждал, чувствуя, что способен на большее.

Никому не жаловался на не слишком ладно складывающуюся карьеру. И другим не позволял. Сокурсница Таня Сидоренко, тоже попавшая на Таганку, вспоминала, что тех, кто начинал скулить, Филатов обычно обрывал резким тоном: «В первую очередь в этом виноват ты сам. Либо добивайся чего-то, либо уходи из профессии». Но если вдруг с этим человеком случалось несчастье – всегда вставал на его сторону. Понимая, что сильнее, что талантливее…

«Большой работы не было, оставалась масса незаполненного времени, – вспоминал он, – и я продолжал писать по-прежнему. Видимо, я заполнял этим какой-то вакуум, пытался компенсировать какую-то актерскую зависимость чем-то своим, своевольным. Мне было интересно, но я мог бы без этого обойтись, чего не могут про себя сказать многие пишущие люди…»

Он прекрасно понимал, что на Таганке его ждет бесславие. Проработав на подхвате года полтора, собрался бежать. Тут-то, в часы сомнений и раздумий, подметило перспективного актера зоркое и плотоядное око другого великого мастера – Аркадия Исааковича Райкина. Плюс еще сын Костя, который тоже учился в «Щуке», подлил масла в огонь, все уши прожужжал отцу, что классный актер Филатов, пропадающий на вторых ролях у Любимова, пишет, ко всему прочему, очень интересные тексты – и поэтические, и драматические. Словом, у него есть все то, что тебе нужно. Бери с потрохами!

Будучи в Москве, мастер через сына передал великодушное приглашение Леониду заглянуть вечерком в гости. Трепещущий Филатов оделся в лучшее, пришел. У Райкина за столом сидели его старинные приятели – Леонид Лиходеев, Лев Кассиль, корифеи отечественной словесности. «Меня усадили, дали чего-то выпить, – вспоминал Филатов. – Я рта раскрыть не могу. Мальчишка из Ашхабада – а напротив три классика. Райкин милостиво улыбался, потом взял меня за руку и повел в кабинет…»

Стали беседовать. Цепко держа своего юного гостя почему-то за пульс, Аркадий Исаакович предложил ему перейти в свой театр. Обещал квартиру, освобождение от воинской повинности, скорые зарубежные гастроли – в Англию, Германию, Японию, весной в Польшу. «Будешь и играть, и писать, и делать, что хочешь», – как хитрый змей, как коварный Мефистофель, искушал Райкин. Однако Филатов все же набрался наглости и, пока его не оставили окончательно силы, пролепетал: «Я должен подумать, взять тайм-аут». «Возьмите, – как-то разочарованно произнес Аркадий Райкин. – Два дня, но больше думать нельзя».

Но «хорошенько поразмыслив, я понял: двух солнц не бывает. Райкин был чистопородным гением. Он на сцене – рядом никого нет, все остальные на подхвате. У него работали прелестные артисты, но… гений есть гений…» – через два дня сделал безутешительный для себя вывод Филатов. А тут еще подлил масла в огонь однокурсник по «Щуке» Иван Дыховичный, который в то время как раз подвизался в подмастерьях у Райкина. Выслушав лихорадочный рассказ Филатова о фантастическом предложении Райкина стать заведующим литературной частью театра миниатюр, сказал как отрезал: «Ни в коем случае, я сам мажу лыжи… Ты знаешь, кто от него уходит?!. Миша Жванецкий, Рома Карцев и Витя Ильченко. Ты хочешь заменить всех троих?..»

Слава те Господи, хоть не самому Райкину в глаза пришлось отказывать. «К счастью, – крестился Филатов, – в театр позвонила его жена. Я, мямля, стал говорить, что на Таганке много работы, что я привык к Москве. Она засмеялась: «Вы так же привыкнете и к Ленинграду… Ладно, оставайтесь. Но я вас хочу предостеречь – бросайте курить. На вас же невозможно смотреть!»

Курить он, разумеется, не бросил. Но в своем театре навсегда остался, не стал искушать судьбу. А на Таганке, словно по мановению волшебной палочки, посыпались работы, одна за другой. И какие – ведущие! Автор в «Что делать?» по Чернышевскому, Пушкин (в ипостаси философа, историка, мыслителя, артиста) в «Товарищ, верь!», Сотников в «Перекрестке» (инсценировке по повестям Василя Быкова), Горацио в «Гамлете». Словом, роли обрушились, как из прохудившегося рога изобилия…

Настало время, когда Филатов даже стал увиливать от каких-то незначительных ролей, сбегая на киносъемки. «Однажды Юрий Петрович все-таки поймал меня за хвост, – сожалел актер, – и настоял, чтобы я играл крохотную рольку в спектакле «Дом на набережной». Пришлось подчиниться…»

Потом Любимов увидел в нем булгаковского Мастера. «Играть ведь его невозможно, – поначалу маялся Филатов, – это же облако духовности. Почему на сцену должен выходить актер с моими усами, носом и скулами и говорить: «Я – Мастер»? Нескромно и неловко. Вот если бы эту роль сыграл сам Юрий Петрович… А он считал, что я просто ленюсь…» Любимов же позже высказывал свою версию: «Я хотел, чтоб Филатов играл Мастера, а он как-то выжидал, потому что он считал, что это все равно не пойдет. Была какая-то внутренняя оппозиция у некоторых актеров, что это блажь и что это никто не разрешит… И некоторые актеры выжидали: принять участие или подождать, посмотреть…»