Самая мерзкая часть тела

В общем, начал считать Виктор Михайлович дубликаты ключей от маленькой двери у сцены и ахнул. Работа предстояла огромная. И архитрудная.

Совершенно очевидно было только одно. Зрение, жиденькие васильковые глазки, неизвестный злоумышленник вернул основателю партии нового типа посредством краски из агитационного набора сатириков "Глухого забоя". Той самой, которой малевались ежемесячно на белом ватмане одутловатые мордасы прогульщиков и омерзительные хари бузотеров.

Но взять за холку юмористов, и в деле поставить точку, мешала хроническая неуспеваемость. Всех троих, и рифмоплета, и пару рисовальщиков, безжалостно отчислили еще в начале марта. Новогодняя гуашь на ставших серыми листах последнего номера уже позорно выцвела, а новая редколлегия так и не сформировалась. Факт вопиющий, отмеченный особым пунктом в постановляющей части апрельского протокола заседания институтского комитета ВЛКСМ. СТЭМ, основные штыки в сессионном огне сохранив, пал тут же жертвой собственных самоуверенности и самолюбования. Продул решающую КВНную баталию в канун Международного женского дня и, выбыв из борьбы, не собирался с той поры на огонек творческих встреч. Даже богомерзкий дискоклуб, и тот нельзя было схватить так просто за идеологически сомнительный зеленый хвост. Весь коллектив его натурально запропал, загулял после победы на областном слете-конкурсе. С начала апреля уже два вечера наглецы сорвали на почве головокруженья от успехов. Профком в полном составе ногами топал.

В общем немедленно, по горячим пирожковым следам оказалось невозможно установить, кто именно оставил за белой глыбой бюста пустую тару. Под стулом в смежном захламленном, неопрятном помещении две водочных красавицы-лебядки и пять пивных толстушек-чебурашек.

— Вот вы, Толя, могли бы предположить, кто был способен на подобное? — так прямо и спросил Кузнеца офицер без погон, товарищ Макунько, в холодном кабинете райвоенкомата. Посмотрел прямо в глаза и задал простой вопрос.

По-дружески, по-свойски, по-хорошему. А ведь поначалу задавал все больше непростые, непонятные и даже неприятные. Осадив красивым разворотом служебных корочек, возможность предоставив запомнить щит и меч, тут же начал интересоваться здоровьем Анатолия.

Начал с невиннейшего ОРЗ, затронул грипп, опасный осложнениями, упомянул плеврит и пневмонию, легко переходящие в хроническую форму, к ним быстренько подшил гастрит, нефрит… Определенно вел к сомнительному воспаленью шейки матки и подозрительной кисте яичника. То есть к конкретной сумме абортов криминальных, на которые мама Толи Кузнецова Ида Соломоновна Шнапир, врач, доктор, зав. отделением, не поскупилась, чтоб только устроить своему сыночку липовую справку о временной нетрудоспособности.

Не верил, имел основания сомневаться Виктор Михайлович Макунько, что Анатолий в разгар таких исторических событий всего лишь сопли пускал в платок. Пять дней до памятного собрания отличников и пять дней после лежал в кровати и сморкался. В самом деле, между прочим, не алиби, а очевидное саморазоблачение. Когда для полного прикрытия хватает простого, документально подтвержденного разгильдяйства в ведении общественной работы, левыми справками начинают обзаводиться вовсе не случайно.

— Так значит, говорите, тонзиллит?

Вот какой оборот изначально принимала беседа в спартанском кабинете призывного пункта под тусклой лампочкой накаливания. Руки потели, зато остаточный кашель, еще утром досаждавший, прошел бесследно. Уполномоченный казался неисправным электрическим прибором.

В глазах его мерцала жестяная искра, на скулах играла алмазная крупа наждачки. Никаких признаков белкового тепла и хромосомной путаницы. Шкала, движок и тумблер. Сейчас распилит.

И вдруг сквозь соль обиды, сквозь влагу, наполняющую очи, чудится Кузнецу нечто невероятное. Не то улыбки зарождение, не то ухмылки. Как будто бы пошел процесс скругления углов и искривления перпендикуляров. И точно, пестики пальцев внезапно перестали барабанить по зелени казенной столешницы и губы-ниточки порозовели:

— Да вы не волнуйтесь, — сказал товарищ Макунько и положил руки на стол, как пару лыжин. Потом две крапчатые лапы альбиноса перед собою свел, и получилась книжка. Сейчас перевернет, а на ладонях поперек линий жизни написана святая клятва юного ленинца. Раз, два и примет в пионеры, недаром же Толя такое испытание прошел.

— Вас мы ни в чем, абсолютно ни в чем не подозреваем, — действительно заверил лейтенант уже готового Кузнецова. — Если бы хотя бы малейшее сомнение на ваш счет имелось, мы бы беседовали с вами не здесь, в военкомате, вдали от посторонних глаз. Вы в курсе, наверное, куда я приглашаю остальных.

— На самом деле, Анатолий, мне просто захотелось вас узнать поближе, поскольку, как мне кажется, у нас с вами должна быть общая заинтересованность в скорейшем разоблачении тех, кто самым подлым образом, напакостив, а затем в кустах укрывшись, подставил под удар своих товарищей.

Вот оно что! Не голая физиология, а чистая психология. Не тьма непримиримых противоречий, а точка соприкосновения. И выбрана-то безошибочно. Ах, мастер, быть ему скоро капитаном, Виктору Михайловичу Макунько. Или майором.

В общем, проверив и поверив, заговорил гражданский человек с армейским полубоксом о том, о чем слабый духом Толя Кузнецов предпочитал не думать, не вспоминать, уповая, как это водится, на счастье, на авось.

Итак, в самом начале неумытого месяца апреля, недели за две до того, как гипс ожил и начал скалиться, четыре дня гуляла молодежь нашего города химиков и углекопов на музыкальном празднике. Глаза на лоб от удивления лезли. Вечером у театра оперетты спрашивали лишний билетик. Три номинала барыги драли с желающих попасть на показательные выступления участников областного смотра-конкурса дискотек и дискоклубов.

Но это вечером и в холле, а днем в зале с бархатными креслами экзаменовали. В полупустом и полутемном помещении, словно конюшня, населенном почему-то разнообразными кровососущими, строгое жюри оценивало политическую и гражданскую зрелость. И не Графини Лефевр или старорежимной Сильвы, а самодеятельной молодежи, смены, бойцов идеологического фронта новой формации.

Вот для кого Толян старался. Преодолевал дурацкое сопротивление несознательной части коллектива. Ковал программу с названием, обращенным к сердцам горячим, "Товарищ Хара".

От одного видеоряда дыханье перехватывало. Какие слайды! Тут и команданте Че с глазами Павлика Морозова, и дядя Сэм — весь в бородавках звезд с паяльником Моше Даяна. Крестьяне на полях, рабочие на марше. Президент Альенде — палец на спусковом крючке, предатель Пиночет в бандитских очках. Штурмовые винтовки, солдатские сапоги и даже, кажется, нейтронная бомба промелькнула зловещей тенью под звуки «Венсеремоса» и песни "Когда мы едины, мы непобедимы". А в такт попевкам на сцене непрерывно революционную чечетку бьют неутомимые участники институтского танцевального ансамбля "Шахтерский огонек". Пам, пам, парам-пам!

Исключительная работа. Сила. Жюри на целых полчаса забыло о блохах и почесухе. Конечно, за доставленное эстетическое наслаждение, а также, натурально, физическое облегчение диско-клубу Южносибирского горного "33 и 1/3" единогласно присудили первое место. С автоматической возможностью на заключительном вечере в буфетном холле уже на полную катушку задвинуть Аманду Лир и Донну Саммер. Дать жару под оппортунистический стробоскоп и соглашательскую цветомузыку.

Победа! Заслуженный успех.