Самая мерзкая часть тела

Мечтал, мечтал да и уснул. Конечно, ничего удивительного, всю ночь ворочались под портретами бородатых первооткрывателей, а утром рано вскакивали, чтобы не попасться на глаза живым. В общем, голова сама собой опустилась на карандашный разворот журнала "Химия и жизнь", и глаза закрылись, не успев пересчитать красных баранов "Большой советской энциклопедии". Много хороших книг на полках общего доступа.

Тихо в библиотеке, все ходят на цыпочках и разговаривают шепотом, от боли же не кричат, а просто перестают дышать. Да, дорогая мама, Галина Александровна подошла сзади. Клешней цепкой и шершавой схватила сына за длинные волосы и резким кистевым движением повернула к себе глаз родного. Око, непроизвольно открывшееся в полном соответствии с законом сжатия и растяжения Гука.

— Та же самая? — спросили губы-ниточки, после того как белесые бельмы насладились. Упились зрелищем полного бессилия ослушника.

— Та, — прошипело горло, и ведьме стало ясно, расчет верен. Здесь, в прекрасном храме знаний, где несколько десятков глаз могут мгновенно вскинуться от вороха бессмысленных бумаг, сейчас с ним можно делать все. Он будет нем, не пошевелиться, даже не пикнет.

— Ну, так вот, — удовлетворенно зашевелись бескровные, покуда рука, вцепившись в волосы, работала. Очень энергично помогала голове понимать язык глухонемых, — если самое позднее завтра вечером ты не приползешь на коленях домой, весь Томск, весь университет будет знать и говорить о твоей мерзкой потаскухе. Она всю жизнь будет отмываться и не отмоется. Запомнил?

— Омнил.

— Так и передай. А теперь, — милостиво разрешила, родившая Лешу женщина, — можешь продолжить занятия, — и с наслаждением напоследок расписалась красивым носом потомка. Крестик поставила на сортирной мазне художника Басырова.

И все равно он собирался выстоять. Нет, он не будет, не станет, как отец в своем чистеньком закуточке с каталогами и кляссерами, тихонько радоваться, умиляться только тому, что все уголки в порядке и зубчики на месте. Он вырвется, он справится, он только… он только должен это сделать без свидетелей и жертв. Да, сам, один. Конечно, ведь тому, кто свободен, раба и пленника не понять. Да и не надо. Зачем? Просто скоро, очень скоро они действительно станут равными, и тогда… тогда…

— Знаешь, — в тот вечер Леша сказал своей единственной, когда в мастерской-мансарде Вострякова среди холстов и гипсовых слепцов они сидели. Молчали, румяные от скудости еды и тяжести напитков, — тебе, наверное, придется уехать на какое-то время. Месяца на два, может быть, до января, февраля.

— Ты ее боишься?

— Я ее ненавижу! Я устал партизанить, я просто пойду и возьму свое.

— Но разве, разве ты уже не взял?

— Валерка, — хрусталики его синих глаз стали мутнеть и таять, терять форму, ох… — иногда… иногда мне кажется, что ты марсианка.

— Я просто из леса, дикая, дура. Ну, хочешь, милый, хороший, хочешь ударь меня да и все.

Не захотел, ткнулся носом в леркино плечо, и она долго гладила его голову, отогревала уши и детскую нежную шею.

Ну, а потом начались письма. Только теперь вместо художественного картона использовалась обыкновенная бумага в клетку. Став потрошителем конспектов, он писал много и обо всем. "Здравствуй, Лерочка, сегодня пятница, вечером опять прикатит крыса и будет стращать армией". Кстати, вознаграждение за примерное поведение и послушание предлагалось ничем не лучше — перевод. Отправка по окончании года в закрытое учебное заведение при вездесущем комитете. "Дядя Коля ей сказал, что все устроит, главное, чтобы у меня было чистое лицо и биография, представляешь?"

Понятно, собак резать можно, а хлебать из корыта ни-ни.

"Верно только одно, — повторял он, потерявшись. Запутавшись в нежных обращениях заинька, лапонька и солнышко, — надо закончить этот курс, обмануть весенний призыв, получить документы, и тогда можно действительно рвать когти. А место, место я уже знаю, только ты не смейся…"

Да Валера и не думала. Хотя со стороны, на первый взгляд, казалось, только этим и занималась. Понятное дело. Плутовка, бестия, такая-сякая, бессовестные губки бантиком.

"Конечно," — верила она, входя в подъезд. "Обязательно," — говорила сама себе и вылавливала письмо прямо из щелки жестяного ящика своей прекрасной, тонкой и красивой дланью. Как птичка клювом. Ну, а если день, другой, неделю, две оставалась без добычи, тогда, случалось, выпивала немного отцовского рубина и набирала номер подруги Ирки:

— Алло, это зоопарк?

Да, кстати, девушки снова были вместе. После подзатянувшегося, почти годового периода тщательно маскируемой, но, все равно, всеми замеченной взаимной неприязни сошлись. Ходили парой. А это значит, в минуты вдохновения посещали заведение. Пользующееся нехорошей славой, но очень веселое и шумное кафе «Льдинка». Три этажа. Нормальный бар поставлен боком, на попа. Втиснут между домами и оснащен дивными лестницами. Такими крутыми и ажурными, что стоит только голову задрать, и ты готов. Парашютист. И купол над тобой, и кипяток в коленках. Ух!

Именно там, на третьем этаже и накрыли вчера наших красавиц три исключительных мерзавца в импортных ботинках — скотина Симка Швец-Царев и братья Ивановы, Павлуха и Юрец.

— А-га-га!

— Ы-гы-гы!

— Попались, курочки! Держитесь, телочки!

— Всем по полтинничку для разгона!

И что же? После разгона, взлета и набора высоты посадка, елы-палы, опять не состоялась. Валерия Николаевна Додд продинамила, по своему обыкновению красиво и непринужденно, кинула всю гоп-компанию. Попросту исчезла.

То есть в подъезд дома на Притомской набережной вошла, а вот в квартире Ирки Малюты не оказалась. Не появилась в фатере, словно специально созданной для бурных, пьяных дебошей. Но если братишки не заметили потери одного бойца, то Симка штыки считал. Прямо под носом сидела на полу живая и теплая хозяйка, ругалась страшными словами, сучила ножками. Просилась на ручки, но Сима не протягивал. Не торопился предъявить права сожителя и жениха.

— Как так, — икал он, мокрыми шарами обозревая до тошноты знакомые чертоги. Немытую переднюю своей зазнобы, — она ж, того, она же с вами вроде поднималась?

— С нами, — согласно кивали братья, не отрывая взглядов. Любуясь бухим существом женского пола. Малютой. Упитая коза пыталась разоблачиться. В чулках и волосах потешно путаясь, сопела. Елозила. Не знала, как стянуть, отстегнуть прикипевшие к ее копытцам французские замшевые туфельки. Грязь вытирала задом. Круговыми движениями по линолеуму пола.

— Ну, е-мое, — был безутешен Сима.

Смылась. Пока он возился с дверцей своих чумных «Жигулей», открывал, закрывал, замочком клацал, девица дала деру. Хитрая шишига, чума, Валерка Додд непостижимым образом сумела сделать ноги.

Ну, извини, на то и дар, чтоб поражать воображение.

А впрочем, тоже мне проблема, объегорить двух с половиной идиотов. Все просто, даже элементарно. Не задумываясь. В момент, когда братаны тушку подруги сгружали на пол в неприбранной прихожей, Валера поднялась этажом выше. С неподражаемым хладнокровием застыла. Гномик. Дождалась шумного явления Симки-Командора. Прошмыгнула мимо прикрытой буквально на мгновение двери. Сбежала вниз, нырнула во тьму неосвещенного двора, просочилась сквозь прутья ограды, проехала по травке детского садика и… И раз, два, три, четыре, пять, через десять минут уже стояла босыми пятками на кафеле собственной ванной. Выполняла гигиенические процедуры. Пыталась зубной щеткой попасть не в нос, а в рот.