Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)

— За приятное знакомство! — Камилла подняла рюмку и расплылась.

— За вас! — Маша повернулась к Сашке.

— Вперед! — Сашка опрокинул рюмку, крякнул и безмятежно, с простодушной непосредственностью заехал в другую область:

— Однажды я встретил женщину, она была страшно одинокая. Стало жалко ее и я женился, ха-ха! А она играла в одинокую, привязывала и закабаляла жалостью. Через год я это раскусил и развелся. Теперь абсолютно свободный, ха-ха!

Маша тут же прильнула к нему и начисто забыла обо мне и о брате, и о подруге. Камилла тоже выпила, подмигнула мне и, скосив глаза в сторону Сашки, подняла большой палец, а вслух возвестила:

— Мы тоже свободные.

Брат пить не стал, а на слова Камиллы угрюмо пробурчал ей в ухо:

— Напрасно вы так говорите. Он прохвост и ведет себя по-хамски.

Официант принес кучу закусок, но Сашке этого показалось мало, он притащил из буфета еще две бутылки шампанского и коробку шоколадных конфет, потом снова исчез и вернулся с букетом роз. Пока он отсутствовал, брат выдал мне очередную порцию недовольства (разумеется, рассчитывая на уши слушательниц):

— Этот твой друг обнаглел от богатства. Считает, что за деньги можно все купить, они заменяют ему и знания и культуру. И ты дуешь с ним в одну дудку.

Дело попахивало ссорой; в таком положении спасает только чувство юмора. Я пошутил:

— В компании нужен весельчак, как массовик-затейник.

Но брату было не до шуток, он настроился весьма решительно.

— Вы оба допрыгаетесь! Или ты его турнешь из-за стола, или…

— Он смешной такой… и добрый, — проворковала Камилла и брат, помрачнев, опустил голову.

Мы выпили еще, и Сашка продолжил веселить компанию — он выступал особенно настойчиво, точно и не замечал надутого брата, точно нарочно шел на риск.

— …Ленька знает, я был бедным фотографом. Раз после обильной выпивки еду в троллейбусе и ко мне обращается молодая парочка: «Не могли бы вы нас снять?». А с камерой я не расставался… Я думал, они просто хотят запечатлеть свое счастье, но они привели меня на квартиру, разделись, сказали «снимайте!» и показали много секса. Потом пленку забрали и хорошо заплатили, ха-ха!

— Класс! — чуть не вскрикнула Маша, — она уже напилась и готова была прямо за столом устроить стриптиз.

— Я хотела бы иметь свое фото… обнаженной, — засмеялась Камилла и брат шарахнулся от нее.

— Вы это серьезно? Чем больше женщина раздевается, тем меньше на нее обращают внимание… исчезает тайна.

— Чепуха! — Камилла вздернула плечи и состроила невинные глазки. — Когда я мало на себя надеваю, сбегается пол улицы. Сниматься в одежде так старомодно.

Брат налил себе коньяк, опрокинул рюмку, поперхнулся и в полном расстройстве склонился над столом — наконец до него дошло «королевство» ненаглядной.

А Сашка все нагнетал обстановку, даже нарочно хотел казаться хуже, чем есть на самом деле.

— …Дальше я снимал на пляже нудистов. Отбоя от желающих не было — денежки так и сыпались. А я, не скрою, люблю когда их много. Люблю их тратить, ха-ха!.. Ну вот, потом дал объявление — ну, немного зашифрованное. И что вы думаете? Телефон раскалялся от звонков… Однажды за мной заехали на «мерседесе» и я очутился в шикарной квартире, да… Две пары устроили интим. Денег мне отвалили, еле унес.

— Омерзительно! Замолчите!.. — брат стукнул кулаком по столу — с ним случилась истерика — ясное дело, недостойная взрослого мужчины, но она внушала некоторые опасения.

Наши дамочки притихли; Сашка понял, что переборщил, не предвидел бурную реакцию брата, и красиво закруглился:

— Фотомиры как ничто дают почувствовать время.

Пошатываясь, брат встал из-за стола и я подумал — сейчас огреет Сашку бутылкой, но он зло бросил мне:

— Отойдем!

Мы вышли к гардеробу и он вцепился в мою рубашку.

— Ты негодяй! Весь вечер пошел насмарку! Зачем посадил этого подонка?! Ведь предупреждал — никого не сажай… И Камилла хороша… — он уронил голову и чуть не расплакался от сознания, что потерпел полный крах.

Когда мы вернулись, Сашка галантно распрощался, поцеловав руки наши дамочкам, меня хлопнул по плечу, а перед братом извинился:

— Простите, если сказал что-то не так. У меня бездна недостатков, но, поверьте, совершенно не хотел вас обидеть. Я сильнейшим образом уважаю всех Ленькиных друзей.

Через два дня я встретил его в клубе.

— Этот твой родственничек полный идиот, — начал он, после того, как обнял меня и разлил водку, — трясется над бабами, которые в общем-то так себе… Когда вы с ним отошли, обе сунули свои телефоны. Я не просил, сами дали… Этой самой Камилле я позвонил, она сразу: «Здравствуй, дорогой». Я говорю: «Хочу с тобой встретиться». «Я тоже», — отвечает. «Хочешь, — говорю, — сразу приезжай ко мне, или пойдем в ресторан». «Как ты хочешь, дружочек», — говорит. Короче, она приехала и показала чудеса секса. А сегодня с утра и эта Маша приезжала, показала стриптиз.

Дом на краю оврага

Основной достопримечательностью Грушевки — «района сплошных грешников», как его нарекли горожане, попросту бандитского района, была грязь; приличный запас грязи, как бесформенное студенистое желе, опоясывал покосившиеся дома и сараи; некоторые строения имели критический наклон — их поддерживали балки-подпорки. Ночью пустынный район походил на заброшенное кладбище.

Один из потоков грязи по крутому закоулку стекал в овраг и проходил в двух шагах от дома Хапугиных. Собственно, дом — слишком сильно сказано, это был хозблок, собранный из шпал и крытый неизвестно чем, да еще с выпуклыми, пузатыми окнами, которые деформировались от пожара. В это невзрачное строение никогда не заглядывало солнце, в нем постоянно все трещало по швам, ломалось и падало, воздух был пропитан смесью запахов водки, махорки, уксуса и дегтя; эта густая смесь въелась в мебель и, видимо, проникла на крышу, во всяком случае птицы на нее никогда не садились. Впрочем, на позеленевшей от времени крыше торчали какие-то ядовитые кусты и, возможно, они отпугивали птиц.

Владелец хозблока Матвей Хапугин (в его фамилии явно было что-то воровское, но он никогда не воровал), мужик с грубой физиономией, проложил через грязь дощатый настил, но во время осенних дождей грязевый поток оживал и, сползая в овраг, увлекал за собой доски; так что осенью Матвею работы хватало.

Матвей несомненно был яркой личностью на фоне остального населения района (население в основном состояло из сплющенных с разных сторон мужчин и растянутых в ширину женщин с грушевидными фигурами — каким же им быть в Грушевке?). Бывший фронтовик, он имел пятнадцать профессий и, несмотря на то, что некоторые звали его «летун», большинство считало мастером на все руки. Благодаря этому большинству, кроме «мастера», за ним еще укрепилась репутация знатока по всем вопросам. Поскольку большинство в Грушевке составляли бездельники и пьяницы, вопросы, которые ему задавались, сводились к тому, как безопасней «погреть руки», что и кому «загнать», где пахнет дармовой выпивкой и что предпочтительней: «первач» или денатурат? На все эти вопросы Матвей давал исчерпывающие ответы, а вот на глупый вопрос жены: «когда он, наконец, получит человеческое жилье?» у Матвея ответа не было. А между тем, как бывший фронтовик, сержант запаса, он уже десять лет стоял в очереди на жилплошадь; правда, считая себя невезучим, давно плюнул на очередь и свыкся с тем, что имеет.

Последнее время Матвей числился на стройке подсобным рабочим, «девять наваливай, один тащи», как он сам рекомендовался. Обычно на городских стройках был заведен четкий распорядок: до обеда ожидание транспорта с материалами, перекуры, во время которых велись содержательные разговоры посредством мата (как известно, русский мат имеет массу оттенков и позволяет минимальным количеством слов выражать абсолютно все: от научной мысли до объяснения в любви). Затем следовал обед с небольшой (по понятиям грушевцев) дозой спиртного, после обеда, с приходом транспорта, разгрузка материалов, кое-какая работа и, наконец, крепкая выпивка, за счет сбагренных «налево» материалов. Это последнее мероприятие, как правило, проходило с большим внутренним подъемом, к концу дня перерастало в бурную попойку и обычно заканчивалось мордобоем.