Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)

— Честное слово, Олечка, все, что делают инженеры нашего отдела, я тоже могу, но еще могу и то, чего они не могут.

— Я уверена в этом, — улыбалась Ольга. — Только ты ведешь себя чересчур скромно. Не обязательно выпячиваться, бить себя в грудь и говорить, какой ты талантливый, но все-таки надо держаться с достоинством, поуверенней, потверже.

Приближалась осень. Продуктов, выдаваемых по карточкам, не хватало, и перед зарплатой в доме совсем не было еды; тогда варили похлебку из лебеды, жарили «чертиков» из картофельных очисток, которые собирали у столовой госпиталя, но даже в эти дни Ольгу не покидало мужество. Это мужество непроизвольно передавалось другим, и в первую очередь ее мужу, теперь часто впадавшему в уныние. По совету жены, Анатолий купил на барахолке старый бредень, и несколько раз они вдвоем ночью ловили рыбу на Казанке; раздевались догола и, поеживаясь, брели в темной воде, среди осоки, по топкому, вязкому дну, то и дело выволакивая тяжелый бредень на мелководье, и в плотной темноте среди трав отыскивали бьющихся скользких рыбешек.

После рыбалок варили уху, а на работе подробно рассказывали о своих уловах. По цехам пошли разговоры, что Ольга по ночам таскает бредень, и над Анатолием стали подшучивать, к тому же у него от холодной воды опухли ноги, и рыбалки пришлось прекратить.

Как-то Ольга сказала мужу, что одна женщина из их отдела ездила за город, нарвала колосьев ржи и сварила кашу.

— Нам тоже надо съездить, — заключила она. — Детей в саду кормят плохо, и у нас ничего нет.

Анатолий сразу заявил, что он против поездки.

— Как мы будем смотреть людям в глаза? — недоуменно спросил у жены. — Нас считают безупречно честными. Да и самому себе этого не прощу. Лучше одолжу деньги у кого-нибудь.

Он пытался занять деньги у всех знакомых, но у него ничего не вышло, большинство семей было в таком же положении.

— Собирайся! — решительно сказала Ольга. — Здоровье детей дороже всего.

Они взяли рюкзак и ночным поездом приехали на станцию Дербышки. Сойдя с платформы, прошли сумрачные заросли и очутились на краю поля ржи; осмотревшись, вошли в посадки и начали обрывать тяжелые литые колосья. Когда рюкзак наполнился до половины, послышался лошадиный храп, голоса. Приподнявшись, Анатолий увидел прыгающие пятна фонарей.

— Объездчики, — прохрипел он. — Бежим к станции.

— Уже рассвет, заметят. Лучше спрятаться, — спокойно прошептала Ольга.

Анатолий поразился смелости и находчивости жены в минуту опасности. Они забрались в спутанную гущу колосьев и замерли. Топот и говор усилились, потом начали стихать.

— Ты такая счастливая, Олечка! — пробормотал Анатолий, когда объездчики скрылись. — Тебе так во всем везет. И ты такая бесстрашная, мужественная.

— Хм, мужественная! — усмехнулась Ольга. — Никакая не мужественная. Просто у меня есть чувство долга перед детьми. А мужество — не что иное, как преодоление страха.

Хлебного клейстера хватило на несколько дней, и все эти дни доверчивая Ольга рассказывала сослуживцам, какие они с мужем удачливые. Но однажды в заводской многотиражке появилась статья, где говорилось о некоторых работниках завода, которые крадут колхозное зерно. Статья заканчивалась предупреждением, что к таким людям будут применять крутые меры. В тот же день вечером Анатолий с тревогой сказал Ольге:

— Я узнал, за колосья могут посадить. Скажи в отделе, что ты все придумала.

— Вот еще! И не подумаю! Меня не посадят, у меня двое детей.

— О чем ты говоришь, Олечка?! На соседнем заводе арестовали инженера только за то, что он хвалил немецкую технику.

— Меня не посадят, — твердо повторила Ольга. — А если это случится, я на суде все скажу. И про то, как многие получили теплые квартиры в центре, и приобрели дополнительные карточки, и спекулируют ими. Думаешь, я это не знаю?! И про то, как мы, рядовые работницы, по ночам стираем солдатское белье, а жены начальников от этого освобождены. Почему? И про то, как в нашем ОТК здоровые мужики получили бронь, увильнули от армии, как бы по болезни. Я все скажу! И кое-кому не поздоровится… На моей стороне правда. А правда многим не нравится, потому что она жестокая… А то, что я своим голодным детям сорвала несколько колосьев, это разве преступление?! Дирекция завода и городские власти должны были в первую очередь позаботиться о детях, а они позаботились о себе…

Зима наступила внезапно, суровая, мглистая, с леденящими морозами. Трещали деревянные дома, лопались провода и трубы, замерзшие птицы падали с деревьев. И вдруг однажды, когда Ольге и Евгении Петровне удалось раздобыть охапку поленьев и они растопили печь, Анатолий сообщил, что на чердаке их дома… летают бабочки. Ольга с детьми залезли на чердак и увидели, что вокруг печной трубы кружат желтые бабочки.

— Какое чудо! — воскликнула Ольга. — Они отогрелись и решили, что наступила весна. Надо же, какая сила у природы! Уж если бабочки переносят холода, то мы и подавно должны. Сейчас нам нелегко, но знаете что? Спартанская обстановка закаляет организм. Судьба посылает нам трудности, проверяет нас на прочность, но мы крепкие, не сдадимся, верно ребята?!

Валенки на рынке стоили дорого, и в морозы ноги обматывали газетами и тряпками. От безденежья Ольга продала саквояж, ящик из оцинкованного железа, одну из своих сумок, а потом и эмалированные кастрюли — взамен купила алюминиевые и, для экономной чистки картошки, самодельный вогнутый нож, но чаще клубни просто отмывали и варили «в мундире». Кроме картошки изредка варили чечевичные похлебки, еще реже — супы из воблы.

Кое-как перезимовали, а весной пришли несчастья. Вначале получили телеграмму о смерти отца Ольги, потом заболела воспалением почек дочь, и ее, распухшую, положили в больницу. В больнице детей кормили перловыми кашами без масла, молоко давали по пятьдесят граммов в день. Для выздоровления дочери требовалось хорошее питание, и Ольга поехала в татарские деревни обменивать на масло и крупы единственную ценность в семье — кобальтовую посуду.

Тогдашние пригородные поезда представляли собой грохочущие, лязгающие составы, скопище оборванных людей с мешками и чемоданами. Люди набивались на лавки и в проходы, стояли в тамбурах, на буферах, висели на подножках, лежали на крышах. По вагонам шныряли карманники; на станциях хулиганы кидали на крыши вагонов «кошки» — веревки с крюками; зацепят мешок — стаскивают; случалось цепляли и людей.

Ольга поехала после работы, и когда вышла из вагона на станции Бирюли, уже начало смеркаться. Она направилась к ветряной мельнице, махавшей лопастями на бугре, за которым виднелись крытые соломой дома. Впереди Ольги вышагивала рыжеволосая девушка с чемоданом. Поравнявшись, Ольга спросила, куда она идет. Рыжеволосая насторожилась, насупилась.

— Менять вещи.

— Я тоже. Пошли вместе. Вдвоем веселее.

Пугливо озираясь, девушка осмотрела Ольгу.

— Нет. Я пойду в дальнюю деревню, — и свернула на тропу.

Из первой избы к Ольге вышла полная женщина в ярком платке: заговорила по-татарски, жестами попросила развязать мешок. Подошли другие женщины; одна покачала головой.

— И кому теперь такой тарелка нужно?

Совсем стемнело, и хозяйка пригласила Ольгу к себе, в пропитанную дымом избу, усадила за стол, пододвинула картофелины, горячее молоко, а когда гостья поела, показала на лавку и протянула лоскутное одеяло.

Ольга проснулась рано утром от солнца — оно светило прямо в глаза; хозяйка разливала чай, смотрела на Ольгу, улыбалась, кивала на стул и тараторила:

— Твой садись, пей чай.

Пока Ольга пила чай, хозяйка достала из погреба шарообразный кусок масла, кулек гречи и ведро картошки.

От неожиданной удачи всю обратную дорогу Ольга почти бежала. Когда до станции оставалось меньше километра, из-за поворота вынырнул поезд; подкатил к платформе и начал тормозить. Ольга знала, что поезда ходят всего два раза в сутки, и припустилась быстрее; пот заливал ее лицо, в горле пересохло, мешок бил по худой спине, болели стертые ноги… а состав поскрипел тормозами, погремел сцепами и замер. Из вагонов вышли лесорубы с топорами и пилами, обернутыми рогожей, спустились с платформы, зашагали навстречу бежавшей Ольге.