Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)

Ольга облегченно вздохнула и ее взгляд потеплел, но все же позднее на кухне рассказала подруге про письмо «доброжелательницы».

— Глупости! — быстро заявила Тоня. — В общаге все, как на ладони, ничего не скроешь. А завистников и клеветников, сама знаешь, у нас всегда хватало.

…Теперь жили впятером в комнате на четвертом этаже общежития, под самой крышей. В окно виднелся синий квадрат неба, корзинки ласточек и труба водостока; пониже — крытая дранкой крыша сарая, метелки берез и скворечни; еще ниже — двор и тропы, стекающие к мосту через овраг, и если там шел пригородный поезд — белые клубы дыма. Кровля проржавела, и в дождь потолок протекал, лились целые струи, под которые ставили разные склянки; но в солнечные дни вся комната наполнялась ярким светом.

Анатолий работал по пятнадцать часов в сутки: и на заводе, и дома — брал заказы других предприятий. Ольга подрабатывала рукоделием: летом шила платья, зимой — муфты, шапки, и по-прежнему много времени уделяла детям, всячески старалась скрасить, разнообразить их унылое детство. Так прожили еще один год, и наконец наступила весна сорок пятого года. В ту весну только и говорили о скорой победе, по радио голос диктора, сообщавшего об освобождении все новых городов, звучал приподнято; приближение конца войны чувствовалось во всем, даже в воздухе — весна была необычайно бурная, звонкая.

В самом конце войны получила похоронку Катя; с ней случилась истерика.

— Так мне и надо!.. Меня покарал Бог! — кричала на все общежитие. — Он меня любил, а я вела себя как последняя шлюха!

Вечером Ольга сказала Анатолию:

— Бог здесь ни при чем. Если бы он был, он наказал бы именно ее, Катьку, а не ее мужа. Он-то ничего не знал и погиб в полной уверенности, что она его преданно ждет. А она предала его. Его любовь. Предательство — самое омерзительное, что есть на свете. Хорошо хоть, Катька осознала, что так себя вела, и теперь раскаивается. Может быть теперь она изменится и, если встретит порядочного человека, будет дорожить им. Хотелось бы в это верить.

В День Победы в общежитии одни веселились, радовались, что пришел конец страданиям, другие еще острее чувствовали горечь потерь… Анатолий принес флягу со спиртом, и вечером, уложив детей спать, они с Ольгой помянули Ольгиного отца и погибших Михаила и Ивана. Закурив, Анатолий тихо проговорил:

— Представляешь, Олечка, мне никак не верится, что Мишка с Ванюшкой никогда не вернутся… Кажется, что это какая-то ошибка, что они просто где-то задерживаются… Ведь мы были друзьями с подросткового возраста, знали друг о друге абсолютно все… С ними столько связано… Столько хорошего… А теперь в душе пустота.

— Для меня их гибель тоже огромная потеря, — вздохнула Ольга. — Мне их будет сильно не хватать. Но жизнь продолжается и мы не имеем права расклеиваться. Мы обязаны теперь с удвоенной силой всего добиваться, и за моего отца, и за Ивана с Михаилом. Добиваться своего и того, чего они недополучили. Я думаю, они очень огорчились бы, узнав, что мы раскисли и все пустили на самотек — как будет, так будет. И мы докажем им, и себе, и жизни вообще, что мы не из робкого десятка. Прежде всего мы должны вернуться в Москву.

Чтобы развеять угнетенное состояние, Ольга предложила Анатолию «погулять на свежем воздухе».

Некоторое время они бродили в окрестностях общежития, потом сидели на склоне оврага, сидели одни в огромном ночном пространстве; Ольга продолжала планировать будущую жизнь, Анатолий угрюмо курил. Внезапно со стороны Аметьево показался железнодорожный состав; когда он подъехал к туннелю, Анатолий с Ольгой увидели зарешеченные окна и прильнувшие лица солдат, небритые, хмурые.

— Наши военнопленные, — осведомленно сказал Анатолий. — Есть приказ — кто был в плену, отправить в Сибирь на десять лет.

— Этого не может быть! — ужаснулась Ольга. — Что за чудовищный приказ?! Уму непостижимо! Ведь не все сдавались в плен. Наверняка многих взяли раненых, без сознания!.. А если и сдавались, что ж здесь позорного?! Допустим, наших горстка, а немцев сотни. Зачем глупо умирать?! Во всех войнах были пленные, потом их обменивали… Господи, а как же Виктор?! Что с ним?!

Война закончилась, но трудностей не убавилось, предстояло наладить семейный быт, ставить детей на ноги…

Анатолий получил от завода клочок земли около Волги, и по воскресеньям всей семьей ездили сажать картошку. Ездили на трамвае до конечной остановки на противоположной окраине города и дальше шли по тропам через огороды к тополям, за которыми угадывалось открытое пространство; оттуда тянул ветер, пахло водорослями, мокрой древесиной, смолой; слышался глухой рокот буксиров. За тополями открывалась прямо-таки необъятная ширь; полноводная река, высоченные красноглинистые склоны и дальние деревни на зеленых холмах. А по акватории сновали моторные лодки и проходили пароходы — на их палубах среди мешков и бочек вповалку лежали люди.

Поработав на участке, спускались к реке, сбрасывали одежду, растирали усталые мышцы, намыливались серым вязким илом, отмывались в воде и, если был теплый день, делали заплыв по течению. Будучи отличной пловчихой с юности, Ольга учила детей плавать разными стилями, а после этих уроков собирала на берегу раковины, отшлифованные водой камни и коренья и дома устраивала выставку «речных драгоценностей». Несмотря ни на что, в ней сохранилась детскость, восторженное восприятие мира, свойственное детям, чудакам и мудрецам.

Жизнь на окраине приобретала спокойный, размеренный уклад: долгими летними вечерами по мосту и склонам оврага гуляли парочки, перед сараем на ящиках забивали «козла» любители домино, на «пятаке» перед общежитием выбивали одежду, перетягивали матрацы, в нижних этажах студенты запускали музыку, а над общежитием носились ласточки.

Однажды получили письмо от Ксении: объявился брат Виктор. Он был в концлагере, а после освобождения, отличился в боях. Ксения сообщила, что «брат весь седой и вообще какой-то другой, как будто его заменили… Его постоянно куда-то вызывают, допрашивают… Наконец прислала письмо Анна. У нее все хорошо, а о нашей жизни и не спрашивает. Даже обратный адрес не написала».

Потом принесли срочную телеграмму о смерти Ольгиной матери. Ольга пыталась вылететь самолетом на похороны, но самолет с полпути вернулся из-за нелетной погоды в Москве.

— Видимо, не судьба мне хоронить родителей, — с досадой сказала Ольга мужу. — Бедные трудяги, они всю жизнь только и знали, что работали и заботились о нас. И так и не увидели настоящей жизни… Знаешь, какой я запомнила маму? Сидящей на лавке в котельной: волосы густые, со множеством гребней, штопает носки на лампе, тихо поет… Хорошо еще, что она дождалась Витю… Но ничего, все равно они со мной. Ты не поверишь, но я всегда мысленно советуюсь с ними.

— Олечка, твои родители все-таки умерли в возрасте, а мои-то и вовсе молодыми, — поправляя очки, сказал Анатолий.

— Это верно. И потом, что я говорю?! Как это они не видели настоящей жизни?! Отец из простых почтальонов стал начальником почты, уважаемым человеком, а мать носила значок почетной ткачихи. За свою жизнь она наткала столько полотна, что им можно одеть всю Москву. У них пятеро детей, и все вышли в люди. Это ли не настоящая жизнь?!

Анатолий кивнул:

— В конечном счете, иметь любимую работу и добросовестно ее выполнять и воспитывать детей — есть уже счастье. Да что там говорить! Твои старики прожили хорошую жизнь. Ты подумай о тех стариках, у которых никого нет. Они точно отвергнутые, о них никто не заботится.