Самая шикарная свадьба

– И чего ты только не жрешь! – удивилась Галина Ивановна. – Я бы такую гадость даром лопать не стала!

– А если б вам заплатили, чтоб вы съели? А? – спросил весельчак.

– Ну-у, – задумалась она и, поправив белый пластмассовый гребешок на макушке, выпалила: – Ежли уплочено, чо ж не схавать?!

Пейзаж за окном кардинально поменялся – величественные, однообразные поля и леса сменили пирамидальные тополя, похожие на невысокие кипарисы; чайные розы, домики, построенные из самых что ни на есть разнообразных материалов, напоминали лоскутные самодельные одеяла; рыжие, посыпанные тертым кирпичом узенькие дорожки… Одним словом, унылая величественность и подавляющая грандиозность средней полосы России исчезла; перед глазами чем дальше, тем больше открывались непривычные южные пейзажи.

У меня возникло странное ощущение – будто я вовсе не еду в поезде, а просматриваю быстро меняющиеся слайды из какой-то иной, волшебной, сказочной жизни, где нет места бедам, голоду, войнам, несчастьям – жизни легкомысленной, простой, кукольной даже. Это напоминало детскую игру. Когда мне было лет шесть, я раскладывала восьмеркой железную дорогу, со шлагбаумом, сооружала из конструктора домики вдоль нее, разноцветные фишки от настольных игр становились людьми моего вымышленного населенного пункта, горшок с фиалками – клумбой, блюдце с водой – морем. Желтые люди-фишки жили в городе N рядом со станцией по дороге к морю. Я запускала поезд, и он отвозил зеленых людей-фишек к блюдцу, чтобы они накупались и загорели. Потом вместо них в поезд загружались красные люди-фишки (это я делала отвернувшись, втайне от себя) – мол, до такой степени они загорели, и поезд отвозил их обратно домой через шлагбаум, до состояния повторного позеленения.

Весь день мы с Власом валялись на полках и глазели в окно. Весь день Серега рассказывал о том, кого еще ему посчастливилось съесть и в какой именно стране. Когда дело дошло до навозных мух с переливающимися на солнце сине-зелеными крылышками, я отвернулась к стенке и спрятала голову под подушку.

Юлечка всю дорогу просила достать ей из чемодана куклу, однако родители пропускали мимо ушей ее настойчивые, громкие требования. Потом я поняла почему – в чемодане не было никакой куклы, «щуке» стало жаль места, и она оставила куклу дома, спрятав под кровать. И с того момента, когда об этом узнала Юлечка, из нашего открытого купе с небольшими перерывами на весь вагон раздавался дикий рев.

Химика практически не бывало на месте – он только и делал, что ходил в туалет, а выйдя оттуда, по новой занимал очередь, а если и появлялся, то, казалось, для того, чтобы доложить, до какого уровня его ног достигла «мокротень» в отхожем месте.

Бабка к вечеру доела маринованный чеснок с черным хлебом да только и делала, что портила и без того удушливый, кислый воздух купе и сетовала на то, что мало взяла в дорогу «харчей» и до завтрашнего утра с голоду помрет.

Влас каждые десять минут справлялся, не болит ли у меня голова, а ближе к вечеру мы с ним решили перекусить в вагоне-ресторане. Бабка как услышала о нашей идее, чуть в обморок не упала.

– С ума сошли! В ресторан идти! Да там, наверное, один соленый огурец стоит как коралька колбасы! – воскликнула она и, посмотрев на нас как на безумных, откинулась на подушку.

* * *

На следующее утро я проснулась от ощущения того, что на меня кто-то пристально смотрит. Оказывается, Влас не спал почти всю ночь, опасаясь, как бы я снова не грохнулась с верхней полки.

– Через час наша станция, – взволнованно сказал он, когда я открыла глаза.

Я посмотрела в окно и обомлела. Передо мной, совсем близко, раскинулось бескрайнее море небесного, лазурного цвета. От неожиданности, с непривычки, от неописуемой красоты водной стихии я вдруг закричала:

– Море! Смотрите, море!

Попутчики посмотрели на меня как на ненормальную, а бабка, вытаскивая из-под подушки пальто, недовольно проворчала:

– Тоже мне, невидаль какая – море! Ох, уж эти москали! Черти, сколько денег на билет тратят, чтоб вот на ейную лужу посмотреть! И сноха у меня такая же вот чумичка – как приедет, так все дни на берегу торчит! Я ей: «Лучше б на базаре помидорами поторговала – и то дело!», а она мне: «Я, мама, сюда не вашими помидорами торговать ехала, а отдыхать!» А где, как не на базаре, отдохнешь?! И поболтаешь с торговками, и поругаешься – душу отведешь, да еще и тити-мити наплывут! Чем не отдых?! И чудные же вы – москали! – воскликнула она и бережно погладила воротник из чернобурки.

Влас очень боялся прозевать нашу трехминутную станцию, поэтому за полчаса до остановки пожелал всем счастливого пути и потащил вещи в тамбур. Я стояла рядом и курила.

– Зря ты все-таки куришь по утрам, – заботливо сказал он.

– А что еще можно делать в тамбуре?

– Готовиться.

– К чему?

– К тому, что через каких-то двадцать минут ты снова окажешься в детстве, будто не было тех двадцати лет, будто ты и не уезжала тогда отсюда, будто это продолжение того самого месяца у моря.

Задевая всех баулами, Галина Ивановна рассекала по узенькому проходу, приближаясь к нам. Она высаживалась на той же станции, что и мы. Оказывается, она тут жила.

Минут через десять в тамбуре появилась полная проводница с иссиня-черными волосами и попросила нас посторониться. Кажется, я слышу, как от волнения бьется сердце Власа – только теперь я поняла, насколько важно ему было приехать именно сюда двадцать лет спустя. Однако истинную причину я разгадать так и не смогла – то ли он хотел вернуться в детство, то ли снова побывать там, где мы с ним познакомились – не знаю.

Наконец состав остановился, я ступила на твердую землю, но мне показалось, что она покачивается под ногами из стороны в сторону. Бабка выкатилась из поезда, выгрузила вещи и стала искать глазами встречающих.

– Дусик! Дусик! Ариадна! Вы что, ослепли? Вот она я! – закричала Галина Ивановна, и к ней подскочил Дусик – толстенький, маленький, кругленький человечек лет тридцати пяти и принялся подпрыгивать вокруг нее, как резиновый мяч. За ним не торопясь выступала двухметровая Ариадна с длинным-предлинным носом.

– Мама! Давайте сюда ваши сумки! Ну, как съездили? – спрашивал Дусик.

Поезд тронулся и медленно поплыл дальше.

– А я ей говорил! Дешево продаешь! Сейчас абрикосы хорошо идут! – истошно доказывал матери Дусик.

– Дура твоя Ариадка. Я еще тебе перед свадьбой это говорила!

Ариадка стояла рядом, мурлыкала себе под нос какую-то песенку, будто этих двоих не было вовсе на свете.

Галина Ивановна обвешала Дусика сумками, словно елку, сверху накинула пальто; троица пересекла железнодорожные пути и направилась к высокой, поросшей зеленью горе. Бабка что-то вдалбливала сыну и невестке – теперь приехала она – полновластная хозяйка «зеленой горы», и их свободной, независимой жизни пришел конец.

– Надо же, платформу сделали, – разочарованно проговорил Влас.

Мы стояли одни – никто нас не встречал и не предлагал наперебой снять комнатку у моря, как двадцать лет назад.

Влас подошел к старушке с торчащим вверх, будто смазанным салом, крысиным хвостиком – она торговала то ли сметаной, то ли творогом – и спросил:

– А вы случайно не сдаете комнату?

– Я продаю козье молоко! Надо?

– Нет, спасибо. Может, вы знаете кого-нибудь, кто бы сдавал…

– Не знаю, – отрезала она, обидевшись, что мы не желаем купить у нее козьего молока.