Самая страшная книга 2024
Шрифт:
– Да-а-а… Вкус-с-сная… – повторил Петрушка, прожевав. С губ его махрами стекала кровь. Он улыбнулся. – Хочу еще!
– Не п-подходи… – прохрипела Лукерья.
Силы стремительно утекали из нее вместе с кровью, мир чернел, но ужасный Петрушка оставался четким. Он приближался, приплясывая, собираясь жрать ее по кусочку, и плевать ему было на маленького брата, на милосердие, на все, кроме своего бездонного желудка.
Всхлипывая, Лукерья бессильно шарила руками по сторонам, но пальцы не находили ничего. Нож, оставшись далеко-далеко, больше не мог
Пальцы нащупали толстый обломок крепкой ветки. Еще успели, скользнув по шершавой коре, подтянуть ее к себе. Поранить кожу об опасный расщепленный конец. Вцепиться намертво.
А после юродивый прыгнул.
Лохмотья, в которые обратилась его рубаха, разошлись на бледном, в синих пятнах теле; глаза расширились, став похожими на белые плошки с кровавыми каплями на донце. И Лукерья, собрав последние силы, отчаянно подалась ему навстречу, с криком воздевая свою находку будто копье.
Она встретила нечисть с честью. Петрушка не успел увернуться.
И ветка, эта острая, расщепленная на конце, толстенная ветка накрепко вонзилась в него.
Визг. Розовая пена, сменившая кровь на устах. Вновь окосевшие глаза.
«Осина», – вдруг поняла Лукерья, разглядев ветку-копье.
А потом нечистая тварь упала прямо на нее. Скатилась, успев с силой царапнуть ее предплечья и живот. Завыла, корчась, словно бабочка, наколотая на иглу, и, побившись в агонии, наконец сдохла.
Стало очень тихо.
– Луша-клуша… – всхлипнула Лукерья. – Убила Петрушу…
Да и сама, похоже, умирает.
Было голодно и больно. Но куда больней – от понимания, что сейчас где-то рядом умирает ее брат. Страшно умирает. Кричит от ужаса, и ему не к кому прижаться, не спрятаться в юбке, как в тот день, в доме ведьмы.
Лукерья вдруг замерла. Взгляд мутнеющих глаз остановился на мертвом Петрушке. Том, кто съел ведьминого мяса и стал…
Сильным. Быстрым.
Лукерья сжала пальцы. Кровь все струилась по рукам и ноге, татем крала тепло из уставшего тела.
Юродивый давно утратил разум. Но она-то нет. Она может стать совсем другой, если…
Если отведает его мяса.
И спасет Матвейку.
Все спуталось багрово-черным клубком: мысли, боль, голод… Надежда.
Но, когда Лукерья, подползя к мертвецу, коснулась дрожащим языком его окровавленных губ, голод чуть отступил. Когда, решившись, укусила за щеку и смогла выдрать кусок податливого, на удивление рыхлого мяса – стал еще поменьше. А потом еще меньше. Еще. И еще.
Она давилась, плакала. Блевала, но ела. А затем…
Обломанные ногти начали отрастать. Зубы укрепились и заострились, но Лукерья не обратила на них внимания. Растрепанная коса будто покрылась изморозью, но она не увидела этого. Раны затянулись, оставив подсохший кровяной след на бледной, синеющей коже, но Лукерья продолжала пожирать мертвеца.
Она выдирала шматки плоти и разбивала кости, чтобы добыть мозг, давила мертвые
глаза и перебирала пальцами ребра, как дивный музыкальный инструмент. Она пировала, сжирая все без остатка, а потом встала на крепкие когтистые ноги, чтобы сорваться с места единым прыжком.Она понеслась вперед, как несется голодная гибкая телом волчица, и запахи, что сплетались в воздухе в бесконечную разноцветную косу, указывали ей путь.
Вот и деревня. Стук топора, что рубит человечье мясо. Знакомый тоненький скулеж раненого щенка.
Зарычав, Лукерья ворвалась во двор, в это средоточие запаха крови. И первым же прыжком опрокинула бабу, что с ножом шла к ее связанному брату.
Распороть горло врагини когтем, отшвырнуть. Обернуться на крики и растянуть окровавленные губы в улыбке Петрушки.
Трое мужиков кинулись на нее с вилами, но Лукерья отскочила. Быстрая, сильная, она выпустила когти, оскалила зубы – и бросилась в бой. Она металась по двору, перелетая кучки костей, расшвыривая котлы, полные горячей похлебки и жаркого из человечины. Она пила кровь и раздирала еще живое мясо в клочья, хохотала и убивала.
И лишь убив последнего, наконец повернулась к брату.
Улыбка дрогнула. Подвяла. Исчезла.
Ибо Матвей глядел на нее белыми от ужаса глазами и дрожал так, что клацали остатки зубов.
– Мотенька… – хрип чужим грубым голосом.
Брат всхлипнул и попытался отползти подальше.
– Мотенька, это же я, сестрица твоя…
– Неправда! Пойди прочь! – взвизгнул Матвей. И скрючился в приступе жестокого кашля.
Но даже такой – грязный, больной, безмерно страдающий – он пах удивительно сладко. Нежным, свежим… испуганным мясом.
– Нет! – выдохнула Лукерья и попятилась, вцепившись когтями в свои седые волосы.
Она спасла его от них, чтобы не спасти от самой себя?..
Где-то далеко-далеко засмеялся юродивый Петрушка.
«Нет. Спасу! Если…»
Если он станет таким же.
Сильным. Быстрым.
Как она.
Лукерья поднесла свою руку к лицу. Открыла рот, полный кровяной черноты. И, уже не думая, с хрустом откусила один палец.
Матвей закричал. Он кричал, когда она встала на четвереньки и приблизилась. Кричал, когда она сплюнула когтистый палец на ладонь и протянула ему. Кричал, не слушая ее уговоров:
– Съешь, Мотенька, съешь!
Плача, она протягивала ему свою плоть. Твердила про медовые прянички и Самару.
– Съешь, и мы всегда будем вместе!..
Но брат отползал, не желая это есть. Не узнавал или не хотел узнавать ее. Кричал, глядя с ужасом и отвращением…
– Съешь, умоляю!
И на шее его все заметнее билась голубоватая жилка.
Елена Щетинина
Аппетит приходит во время еды
Мне рассказали о нем по секрету, таинственно шелестя словами в телефонную трубку. Я слышал легкое причмокивание и едва уловимое странное движение – словно говоривший шевелил челюстью, жуя пустой воздух.