Сами боги

– О подтасовке и речи нет, доктор Денисон, – поспешно сказал Готтштейн. – Разумеется, я ни о чем подобном не думал. Но, как известно, попытка делать выводы на самой грани известных фактов обязательно требует каких-то допущений. И вот на этой зыбкой почве вполне честный выбор того или иного допущения может бессознательно зависеть от… гм… от эмоциональной направленности. Вот почему не исключено, что свои допущения вы выбирали с заранее заданной антихэллемовской направленностью.

– Это бесплодный разговор, сэр. В то время мне казалось, что мой вывод достаточно обоснован. Но я ведь не физик. Я радиохимик. То есть был когда-то радиохимиком.

– Как и Хэллем. Однако сейчас он самый знаменитый физик мира.

– И тем не менее он радиохимик, причем на четверть века отставший от современных требований науки.

– Ну о вас того же сказать нельзя. Вы ведь приложили все усилия, чтобы переквалифицироваться в физика.

– Я вижу, вы по-настоящему покопались в моем прошлом, – еле сдерживаясь, сказал Денисон.

– Но я же сказал вам, что вы произвели на меня большое впечатление. Все-таки поразительно, как все воскресает в памяти! Но сейчас мне хотелось бы спросить вас о другом. Вам известен физик Питер Ламонт?

– Мы встречались, – с неохотой буркнул Денисон.

– Как по-вашему, можно назвать его блестящим исследователем?

– Я недостаточно хорошо его знаю для подобных заключений. И вообще не люблю злоупотреблять такими словами.

– Но, как по-вашему, можно считать, что он берет свои теории не с потолка?

– Если нет прямых доказательств обратного, то, на мой взгляд, безусловно.

Готтштейн осторожно откинулся на спинку кресла, весьма хрупкого на вид. На Земле оно, безусловно, не выдержало бы его веса.

– Можно вас спросить, как вы познакомились с Ламонтом? Вы уже что-нибудь знали о нем? Или никогда до этого о нем не слышали?

– У нас было несколько встреч, – сказал Денисон. – Он собирался написать историю Электронного Насоса – полную и исчерпывающую. Другими словами, полное изложение дурацких мифов, которыми все это обросло. Мне польстило, что Ламонт меня разыскал, что я его интересую. Черт побери, сэр, мне польстило, что он вообще знает о моем существовании! Но что я мог ему рассказать? Только поставил бы себя в глупое положение. А мне это надоело, Надоело мучиться, надоело жалеть себя.

– Вам известно, чем занимался Ламонт в последнее время?

– Что вы имеете в виду, сэр? – осторожно спросил Денисон.

– Примерно полтора года назад Ламонт побывал у Бэрта. Я уже давно ушел из комиссии, но мы с сенатором иногда встречаемся. И он рассказал мне об их разговоре. Он был встревожен. Он считал, что Ламонт, возможно, прав и Электронный Насос действительно следует остановить, но не видел никаких путей для принятия практических мер. Меня это тоже встревожило…

– Всеобщая тревога, – саркастически заметил Денисон.

– Но теперь мне пришло в голову… Поскольку Ламонт говорил с вами, то…

– Погодите, сэр! Не продолжайте. Мне кажется, я понимаю, к чему вы клоните, а это, поверьте, будет совершенно лишним. Если вы ждете, что я стану утверждать, будто Ламонт присвоил мою идею и я опять оказался жертвой, то вы ошибаетесь. Говорю вам это со всей категоричностью. У меня не было никакой теории. Все ограничивалось смутной догадкой. Она меня обеспокоила. Я сообщил о ней. Мне не поверили. И я махнул на все рукой. Поскольку у меня не было возможности найти доказательства, я больше к этому вопросу не возвращался. В разговоре с Ламонтом я ни о чем подобном не упоминал. Мы говорили только о первых днях зарождения Насоса. Если его теория и напоминает мою догадку, он пришел к ней самостоятельно. И, судя по всему, его выводы выглядят гораздо убедительнее и опираются на строгий математический анализ. Я вовсе не считаю, будто приоритет принадлежит мне. Ничего подобного!

– По-видимому, теория Ламонта вам знакома.

– В последние месяцы она приобрела некоторую известность. У него нет возможности выступить в печати, никто не относится к его предупреждениям серьезно, но о них говорят. И слухи дошли даже до меня.

– Ах так, доктор Денисон. Но, видите ли, я к ним отношусь серьезно. Ведь, как вы понимаете, эти предупреждения я слышу не впервые. Сенатор же ничего не знал о первом – о вашем – предупреждении, посколько оно не имело никакого отношения к финансовым махинациям, которые он тогда пытался обнаружить. А человек, возглавлявший расследование – это был не я, счел вашу идею, простите меня, маниакальной. Но я с ним не был согласен. И когда этот вопрос всплыл снова, я встревожился. Я хотел поговорить с Ламонтом, но ряд физиков, с которыми я сначала проконсультировался…

– Включая Хэллема?

– Нет. Хэллема я не видел. Но те, с которыми я консультировался, заверили меня, что гипотеза Ламонта абсолютно безосновательна. И все-таки я, наверное, повидался бы с ним, но тут мне предложили эту новую должность… и я приехал сюда. Как и вы. Теперь вы понимаете, почему я пригласил вас к себе. Вы считаете, что ваша идея и идея доктора Ламонта верны?

– То есть приведет ли дальнейшее использование Электронного Насоса к взрыву Солнца, а может быть, и всей ветви нашей Галактики?

– Вот именно.

– Что я могу вам ответить? Мое предположение – не более чем догадка. Что же касается теории Ламонта, то я знаком с ней лишь понаслышке. Она ведь нигде не публиковалась. Но, если бы я и мог ознакомиться с полным ее изложением, весьма вероятно, что в математическом смысле она окажется для меня недоступной… Да и что толку? Ламонт никого не сможет убедить. Хэллем разделался с ним, как раньше разделался со мной, а если бы ему и удалось, так сказать, действовать через голову Хэллема, широкая публика вряд ли ему поверит, поскольку предлагаемые им меры противоречат ее интересам. Отказаться от Электронного Насоса не хочет никто, а легче опорочить теорию Ламонта, чем искать выход из положения.

– Но вы все еще принимаете это близко к сердцу?

– Да, конечно. То есть я считаю, что мы идем к гибели, и мне очень не хотелось бы, чтобы так случилось на самом деле.

– А потому вы приехали на Луну, рассчитывая сделать что-то, чего Хэллем, ваш старинный враг, не позволял вам сделать на Земле?

– Вы, по-видимому, тоже склонны к догадкам, – после паузы ответил Денисон.

– Неужели? – невозмутимо сказал Готтштейн. – Может быть, я по-своему блестящ. Но я угадал правильно?

– Быть может. Я еще не отказался от надежды вновь заняться наукой. И был бы очень рад, если бы помог избавить человечество от призрака надвигающейся катастрофы, либо установив, что никакой угрозы вообще не существует, либо подтвердив ее наличие с тем, чтобы се можно было устранить.

– Ах так. Доктор Денисон, я хотел бы поговорить с вами вот о чем. Мой предшественник, мистер Монтес, убеждал меня, что фронт передовой научной мысли находится теперь па Луне. Он считает, что число людей, выдающихся по уму, энергии и инициативе, тут непропорционально велико.