Самое прекрасное время

– "Повесть о двух городах", - подсказал я.

– "Повесть о двух городах", - продолжал дедушка.
– Никогда не спрашивайте писателя, какого угодно писателя, почему он пишет, зачем он пишет, откуда он, куда направляется. Придет время, он скажет сам.

– Да вы тут в здравом уме или нет?
– простонал мистер Винески.

– Тссс!
– сказала бабушка. Потому что вниз по лестнице спустился, в двери столовой появился и подошел к обеденному столу он, человек с длинными волосами, с бородкой клинышком, с шелковистыми усами, и он кивнул и улыбнулся, словно перед ним аудитория, а он лектор.

Дедушка встал и мягко, тепло произнес:

– Леди и джентльмены, это наш новый жилец и, мы надеемся, друг - мистер Ч. Диккенс. Мистер Диккенс, сударь, добро пожаловать.

Ух ты, какая замечательная жизнь началась!

Не было дня, чтобы я не являлся к мистеру Диккенсу и не просиживал у него половину утра, а он диктовал, и мы путешествовали из Парижа в Лондон, обратно в Париж, делая остановки для завтрака и лимонада, а после бутербродов с яичницей - опять в Лондон, и я - секретарь мистера Ч. Диккенса, Гринтаун, Иллинойс, был счастлив, ведь я сам мечтал, когда вырасту, стать писателем, и вот я познаю великое таинство с лучшим из них.

Только мистер Винески, парикмахер, заботил меня, мистер Винески, мой хороший друг, мой герой, трудом которого я от души восхищался, ваятель - ни больше, ни меньше. Обычно я половину лета проводил в его парикмахерской, глядя, как он превращает безобразных людей в прекрасных принцев, - вот какой он был мастер. А теперь, я так увлекся Лондоном и Парижем, что забыл любоваться мистером Винески и его чудесами.

И мистер Винески каждый вечер, приходя домой, заставал за столом этого писателя с его длинными волосами, которые давно бы пора постричь, и тут же сидел я, глядя на мистера Диккенса так, словно я Пес, а он Бог.

И вот однажды вечером, спустя месяц после того, как мы начали "Повесть о двух городах", мистер Винески во время обеда вдруг вскочил на ноги, указал пальцем на мистера Диккенса и сказал:

– Вы, сударь, мошенник и негодяй. Вы никакой не Чарльз Диккенс. Вы, сдается мне, Красный Джо Пайк из Уилкисборо, которого разыскивают за подлог, или вы Билл Хаммер из Хорнбилла, штат Арканзас, которого разыскивают за подлые гадости и мелкие кражи в Ускалузе. Но кем бы и чем бы вы ни были, вы, сбивающий с толку этого мальчика и издевающийся над нашей доверчивостью, я даю вам двадцать четыре часа на то, чтобы вы убрались вон из этого города, не то я вызову начальника полиции и попрошу его заняться вами. Либо я, либо вы, сударь, один из нас должен оставить этот дом. Простите меня, бабушка и дедушка Сполдинг, но я не могу молчать! Мне надоело слушать про сочинение романов, которые сочинены пятьдесят лет назад! Выйдите из-за стола, сударь, не то я ударю вас по лицу!

– Мистер Винески!
– тревожно воскликнул дедушка, поднимаясь.

– Сударь, - спокойно сказал Чарльз Диккенс, тоже поднимаясь, - мистер Винески прав. Похоже, пришла пора мне уходить, ибо я истощил всеобщее терпение, понимание и снисходительность.

– Мистер Диккенс!
– крикнул я.

Но прежде чем я мог его остановить, он уже был наверху и хлопнул дверью, и все сидели словно оглушенные, а мистер Винески растерянно ковырялся в еде.

Я пошел наверх и постучался в дверь, но она была заперта. Мистер Диккенс был у себя в комнате, однако он не хотел отзываться, хотя я упорно продолжал стучать.

Поздно вечером мистер Винески надолго ушел на прогулку, никому не сказав, куда ушел.

– Чтоб мне лопнуть, - сказал я, выйдя на крыльцо и застав там дедушку, который сидел один и курил трубку.
– Вызывайте плотника. Все рухнуло.

Дедушка долго курил молча, наконец сказал:

– Придется тебе самому быть своим плотником. Дуг.

– Это как понимать?

– Ты в разгар боя переметнулся от одного генерала к другому, и теперь один из генералов недоволен. Вряд ли он знает, чем недоволен, но недоволен, это точно, и обижен.

– Вот так штука!
– Я покачал головой в отчаянии.
– Но сейчас я просто ненавижу Винески.

– Не нужно. Ты подметал волосы с половиц его цирюльни. Теперь ты затачиваешь карандаши для нестриженого романиста. Мистер Винески? У него ни жены, ни семьи, только его работа. Бездетному человеку, знает он об этом или нет, нужен еще кто-то. А тебя. Дуг, отнесло от него прочь.

– Я...
– И я запнулся, и глаза мои вдруг стали плохо видеть.
– Завтра я вымою окна парикмахерской и протру красно-белый шест.

Дедушка медленно кивнул.

– Я знаю, ты это сделаешь, сынок. Ты сделаешь.

Ночью я не мог уснуть. Городские часы пробили двенадцать, потом час, потом два и, наконец, три. Тут я услышал тихий плач. И вышел в коридор.

– Мистер Диккенс?

Я тронул дверь. Она была не заперта.

– Мистер Диккенс?
– Я отважился отворить дверь.

Он лежал, освещенный луной, слезы струятся из глаз, глаза устремлены на потолок, лежал неподвижно.

– Мистер Диккенс?

– Здесь таких нет, - сказал он. Его голова покачалась из стороны в сторону.
– Нет таких в этой комнате, в этой кровати, в этом мире.

– Вы, - сказал я.
– Вы - Чарли Диккенс.

– Пора бы тебе сообразить, - отвечал он почти спокойным, только чуть прерывающимся голосом, - уже три часа утра.

– Я знаю одно, - сказал я.
– Каждый день я видел, как вы писали. Каждую ночь я слышал, как вы говорили.

– Верно, верно.

– И вы заканчиваете одну книгу, потом начинаете другую, и у вас каллиграфический почерк.

– Так и есть.
– Он кивнул.
– Да-да, так и есть.

– Ну!
– Я ходил около его кровати.
– Так зачем вам каяться и сокрушаться, вам, всемирно известному писателю?

– Ты знаешь, и я знаю, что я мистер Никто из Ниоткуда, на пути к Вечности, с потухшим фонарем и без единой свечи.

– К черту!
– сказал я и пошел к двери. Меня разозлило, что он выходит из игры. Он испортил чудесное лето.
– Спокойной ночи!
– Я стукнул дверной ручкой.

– Постой!

В этом ужасном тихом крике было столько тоски, почти боли, что я опустил руку, но оборачиваться не стал.

– Малыш, - сказал старик, лежащий на кровати.

– Ну?
– ворчливо отозвался я.

– Не будем горячиться. Сядь.

Я медленно сел на хлипкий стул возле тумбочки.

– Поговори со мной, Малыш.

– Господи, в три часа...

– Утра, вот именно. Отвратительнейшее время суток. Закат далеко позади, до восхода десять тысяч миль. В такую пору человек нуждается в друзьях. Дружище Малыш, поговори со мной, спроси меня о чем-нибудь.