Самоидентификация
Шрифт:
Есть занятое место в штате компании его отца.
Я выдыхаю и сажусь на корточки.
Мик закуривает.
Свет мигалок слепит.
Смотрю на часы.
18:56
Рановато.
Жжет.
Медсестра скорой промывает раны довольно бережно. Но приятного мало. Осколки вошли достаточно глубоко. Оказались достаточно крупными.
Достаточно крупная случайность может убить. То, на что нет расчета, может оказаться решающим.
Когда-то это тело испустит дух. Видимо. Я смертен. Видимо. Когда-то эта кровь станет
Как ни крути, умрешь. Не сегодня – в какой-то другой день. Почему-то сейчас я это понимаю особенно остро. С этим все равно никто не смиряется. Никогда. Можно сказать, что хочешь или готов умереть. И если это правда – то речь идет о долбанном больном ублюдке. Даже в старости инстинкт самосохранения, старательно превозмогая глупость, борется за нас. А мы убиваем себя, не понимая, что второго шанса не будет.
Но это не значит, что мы не боимся умереть. Мы просто верим, что будем жить. Когда-то это не оправдается.
– Свободен, - вздыхает медсестра.
– Ну, да, - киваю; ухожу.
Менты опросили всех, кого смогли. Никто ничего не знает. Я-то уж точно. Случайная жертва. Заявление писать не буду. Спасибо, буду иметь в виду.
Сын одного приятеля моего бати – хорошего приятеля, по студенческим годам, - на два или три года моложе меня был – порезал себе вены в том году, в день рождения. Но на этом не успокоился. Шагнул из окна пентхауса на двадцать пятом. В крови обнаружили амфетамин. Просто титаническое количество амфетамина. Так оно и выходит. Чувак ушел головой, а возвращаться ему было некуда. Это слишком.
Я ведь знаю. Мира без меня нет. Пусть он еще посуществует.
Говорю, что не поеду на бои. Вик и Женя собираются. Мик посередине. В итоге, тоже отказывается и уезжает куда-то.
А я домой. Ловлю тачку. Диктую адрес. Молча дремлю. Даю водиле двести процентов чаевых. Он в шоке. Усмехаюсь.
Как только захожу в квартиру, звонит отец. Кто-то в прессе прочухал момент драки. Кто-то снял на мобильник и выложил на «ютуб». Кто-то скинул отцу. Оперативнее некуда. Такое время – не успел накосячить – а уже спалился.
Говорю, что все в порядке. Что я стоял в сторонке. Что я хороший домашний мальчик. Отец смеется. Говорит, что на это у меня ума должно хватить. Я спрашиваю про мать. Она как-то грустно на меня смотрела, когда мы расходились. Говорила, что все будет хорошо. Отец говорит, что у нее все по-старому. Что он вчера приехал ночью, и она спала. По крайней мере, не устроила истерики или допроса.
– Все круто, отец? – неожиданно для себя выдаю.
Отец кашляет. Смущается.
– В смысле?
– Вообще.
– Наверное… Почему ты спрашиваешь?
– Я хочу знать, - вздыхаю. – Просто… - мой голос срывается в плаксивость. – Знаешь, я только тебе верю. То есть, никто не знает ведь, да? Никто не знает, круто все или не очень? Кроме тебя, да?
– Ну ты даешь, - смеется. – Сын, все круто. Говорю тебе, как доктор. Что у тебя не так?
– Да, все так, - потираю глаза. – Просто, если бы ты не сказал, я бы подумал, что все не очень.
– Твоя девчонка в Америке?
Молчу.
Кусаю губу.– Так вот что тебя парит, - хлопает рукой по чему-то; по крышке стола? – Слушай, только не начинай эту хрень. Не первая, не последняя. Не те годы, чтобы страдать.
– Уже?
– Еще. Ты еще не знаешь, что такое серьезно любить и страдать из-за серьезной потери. И что такое двадцать с лишним лет прожить, чтобы понять, что устали друг от друга.
– Не говори так, - прошу. – Хотя бы не мне.
– Извини. Отдыхай. Не парься.
Прощаемся.
Никто не хочет быть один. Никто не хочет быть несчастным. Самоубийцы привлекают внимание. Одиночки ждут чуда. Меланхолики надеются на понимание. Мы никогда не даем себе шанс на счастье раньше положенного.
Почему?
Включаю на весь экран, занимающий полстены, «На грани сомнения» и ложусь на диван.
Смотрю на часы.
20:03
Просыпаюсь в панике. Дергаюсь и падаю с дивана. Что-то жмет на предплечье. На плечо.
Бинты.
Бегу на кухню. Беру нож побольше и срезаю их. Раны ноют. Прикасаюсь к одному из порезов. Шершавый край. Нажимаю. Палец раздвигает кожу. Уходит вглубь. Жуткая боль. Крупный осколок.
Достаю бутылку «Дом Периньон». Ухожу в комнату. Фильм все еще идет.
Смотрю на часы.
21:12
Первые три прозвона я игнорирую. Старательно держусь за диван.
Четвертый выводит из себя. Вскакиваю. Бегу в прихожую. Хватаю мобильник.
Мик.
– Здорово, не спишь?
Грузно выдыхаю. Тяжесть где-то между лбом и макушкой. Горечь во рту. Что-то не так.
– Ну, - отвечаю.
– Приезжай в начало Кутузовского. Когда сможешь?
– Прикалываешься? Че за тема? – не скрываю недовольства.
– Серьезная. Надо поговорить.
– Или в двух словах или пошел ты…
– Алессио убили.
Бросает трубку.
Пытаюсь переварить последние слова. Может, это сон? Но во сне ты не можешь подумать, что это сон. Так ведь?
Алессио…
Кладу мобильник в карман.
Ищу ключи от «ягуара». Не нахожу.
Хватаю ключи от «бэхи».
Ухожу.
– Так просто, - добавляет Мик к своему рассказу.
Пытаюсь разложить все по полочкам. Не выходит.
Алессио – единственный из нас, кто уже получил образование, причем в LSE, в Лондоне…
Алессио – единственный из нас, у кого уже есть работа – в штате компании его отца…
У Алессио все круто. Он не мог умереть.
– Артур звонил, - подходит вылезший из своего «гелика» Вик. – Собираемся.
– Он… - Мик сглатывает.
– Все?
Вик кивает. Достает пачку сигарет.
Позже, мы сидим за столиком в «Крыше мира». Я, Вик, Рома «Макс» - один из владельцев того клуба, Женя, Мик и брат Алессио – Артур. Какое-то время обсуждаем все, что видели этим вечером у клуба. Лица, события. Но я видел мало, и мало же говорю. Артуру нужно выяснить, чья это была провокация. Наверняка. У него будет немало дел теперь на этой почве. Алессио был слишком глубоко в определенных кругах. Так ему было привычно. Так он оказался в морге. C’est la vie.