Самолёт на Кёльн. Рассказы
Шрифт:
И замолчал, ожидая. А Герберт Иванович сначала ничего не говорил, а потом из него вырвалось слово. Слово это было «ты».
– Ты… – внятно сказал Герберт Иванович.
– Ты – я, – обрадовался космонавт, показывая услышанное пальцами. – Я – ты. Контакт. Скажите тогда, кого из писателей вы предпочитаете? Плутарха или Овидия? Руссо или Вольтера? Достоевского или Толстого? А может, вы любите их всех вместе?
– Зьмей! – услышал он в ответ от пошатывающегося Герберта Ивановича.
– О! Я с тревогой замечаю – вы устали после напряженного рабочего дня. Чем вы занимаетесь?
– Тело, – сказал Герберт Иванович.
– А-а! Вы отдыхали. Природа. Я правильно понял? Ваша одежда измята. К ней пристали вещества верхнего слоя земной коры: глина, окурки. Вы удили в воде рыб? Вода. Аш два о? Правильно?
– Тело… – повторил Герберт Иванович.
– А как тогда у вас на Земле обстоит с вопросами добра и зла? Решены ли? Или не совсем? Ответьте, умоляю вас, ибо час мой близок и я должен оказаться на своих планетах в указанный срок.
Бормотал, бормотал Ревебцев невнятно, а тут вдруг и потекли из него слова бурным потоком.
– Ты, зьмей, порвал мне нову телогрейку?! – завопил он. – Да я тебя щас!
И он замахнулся на пришельца кулаком, но не попал. Он не попал, снова обнял столб и, горько рыдая, медленно сполз к его подножию.
Пришелец тогда сразу пошел к своему аппарату, наладил его улетать и злобно сказал, захлопывая крышку:
– Раз на Земле живут такие паразиты, то ну их к черту! Все, все будет доложено Верховному Планетарному Совету. Мы вам покажем кузькину мать! Мы вам устроим!
Сел, захлопнул и исчез во мраке космоса.
А Герберт Иванович вскоре был обнаружен людьми.
– Вот же свинтус! Выбрал время надрызгаться! – ворчал милиционер, прибирая Ревебцева в известную многим машину. – Из-за вас, алкашей, всё! Все беды!
Если бы он знал, этот простой человек в шинели цвета маренго, какой глубокий и даже пророческий смысл имеют его слова! Мне даже страшно! Эхе-хе! Что же с нами будет? А вдруг они действительно не простят? А вдруг этот… как его… Верховный Планетарный Совет действительно устроит нам какую-нибудь такую «войну миров», а? Что вы на это скажете?
Но космонавт, между прочим, тоже хорош. Нашел когда прилетать. Когда у Герберта Ивановича запой. Прилетел бы, например, когда тот трезв или просто с похмелья… Этому космонавту можно посоветовать так: «Ты, братец, прилетай к нам, пожалуйста, еще раз. Чрезвычайно просим. Если хочешь обязательно к Герберту Ивановичу, так прилетай к Герберту Ивановичу. Но только когда он будет «похмелившись». Он тогда тебе все расскажет: и про Плутарха с Овидием. И про зло с добром. Если ты ему, конечно, еще стопочку поднесешь. Вот так! Или уж лучше вообще не прилетай. Нечего нас зря расстраивать!..»
СНЕГУРОЧКА
– У нас построили массу многоквартирных домов. Это прекрасно и даже «ура», но, однако, тем не менее с мусором у нас нелады. Вот стоим и ждем уже приблизительно полчаса, а мусорной машины нет и нет, – сказал, приплясывая, кандидат технических наук Рамбургер.
– И не будет ее. В этом тресте коммунального
хозяйства отпетые личности работают, – сердито вставил высокого роста сердитый поэт в дубленке. – Отпетые персонажи!– Нелады, нелады! Написать надо на них куда следует, – поддержал разговор пенсионер из 22-й квартиры.
– Пиши, пиши, Абдулаев. Контора пишет, – сказала ему бабушка Салтыкова.
Пенсионер остро глянул на нее, но ничего не ответил. Сдержался.
Зато высказался патлый юноша Серафим:
– Я вообще не понимаю этого принципа. Почему я должен дожидаться именно семи тридцати вечера и лететь сюда с ведром? И торчать тут, как негр в Америке… Почему не поставят мусорные баки? Это – ужасно! Все в одно время тащатся со своим отбросом, и стоят, и ждут. Я – свободный человек. Я вот сейчас возьму и вывалю свое ведро, и пусть они что хотят, то и делают.
– Оне сделают. Оне тебе как червонец штрафу пришлют, так тогда запоешь аллилуйю, – пообещал слесарь Володя Шенопин, недавно вылечившийся от водки в Атамановской психбольнице.
– Не имеют права! – истерично крикнул Серафим. – Они имеют право не приезжать, а я не имею права выкинуть?!
Разгорелся бесполезный спор о правах и обязанностях. Все кричали, а многие даже аргументировали.
И лишь одна тихая жилица и не кричала, и не аргументировала. Она скромно стояла у подъезда, прижимая к груди фанерный посылочный ящик – весь свой скромный мусорок.
Про нее вообще мало что было известно. Знали, что где-то там она служит. Проходила незаметная… Жила в однокомнатной… Семьи не имела. За мытье лестницы платила исправно, не то что некоторые. Незаметная. Имела, правда, тоненькое светлое личико и громадные голубые глаза. Как нарисованные.
Спор разрешился странно.
Напористый Серафим все же выполнил свою угрозу. Высыпал свои картофельные очистки, нахаленок. Его поддержали и другие бунтари. А сметливый кандидат внес рацпредложение:
– Давайте-ка мы этот мусор подожжем, товарищи. Он сгорит, и у нас опять станет чисто.
– А боле ничего не полыхнет? – струхнул пенсионер.
– Проследим, – уверенно заявил слесарь, вынимая из кармана телогрейки громадный коробок спичек.
Весело заполыхало. Занялось, как говорится. Поэт пробормотал:
Люди стоят, как звери, Молча смотрят в костер Некоторые – которые Смотрят в костер до сих пор
После чего разбежался и, не выпуская из рук ведра, прыгнул через огонь. Полы дубленки развевались. Буйное веселье охватило наших жильцов.
– А вот и я! – кричали они и всё прыгали, мерцая ведрами, тазами и другими предметами домашнего обихода.
И лишь одна тихая жилица очень сильно колебалась. А точнее – она даже отказывалась. Она отбивалась от расходившихся жильцов и хотела домой, но ее не пускали.
– Ну-ка смелее, смелее, доча! – бодрил пенсионер.
– Женщина! Ты – прекрасна! Ты должна пролететь над огнем. Пусть ахнут столетья! – вещал поэт, припав на колено.
Тихая жилица умоляюще посмотрела на любимца муз. Из ее нарисованных глазок капнула слезинка. Она лишь крепко обняла свой ящичек и, бросившись вперед, растаяла.