Самолеты на земле — самолеты в небе

Объяснились. Поехали.

Два стола, две настольные лампы, две кровати, два шкафа. Двухместный номер на одного. Одно окно в незнакомый город. Уф! Наконец-то можно умыться.

Хитрая вещь — кинетика. С первых опытов, как правило, невозможно добиться воспроизводимости результатов. Так бывает, когда мы впервые покидаем родные места. Теряем привязанности, обретаем свободу. С годами все больше ездим, все чаще уезжаем и возвращаемся, наш опыт повторяется точка в точку, и, вспоминая первый отъезд, первый опыт любви и разлуки, мы говорим: неповторимо.

Неповторимо первое впечатление от ярких дорожных знаков, от Дуная, от зала регистрации, от женщины «что вы хотите?». Неповторимо первое ощущение иной земли, хотя все это не столь важно для науки, которая ценит воспроизводимые результаты. Первые опыты и первые впечатления для нее — неизбежная дань неблагодарной работе: отработке методики. Что наблюдаете вы, что регистрируете? Отсутствие плавных закономерностей. Прыжки результатов. То завышения, то занижения — «излишняя» чувствительность природы к вашим грубым попыткам овладеть ею.

В первый день приезда, глядя из окна отеля «Университас», я понял вдруг и ощутил в полной мере детскую страсть к часам — кинетические опыты пробуждающегося сознания. Ведь ребенок так же длительно и внимательно умеет слушать легкомысленный голосок неумолимо утекающего времени, как взрослые умеют думать.

Восемь дней в Будапеште — мало это или много?..

Ирини Йожеф утца из окна отеля «Университас», какой-то мост через какую-то реку, за которой что-то.

Чемодан, портфель и препринты ушли в шкафы, новичок умылся, потратил первые двадцать семь форинтов на обед (первое, второе и пиво), затем вернулся в номер пятьсот десять, выглянул в окно, увидел потонувшую в сумерках улицу, с удивлением отметил про себя, что его как самого молодого члена советской делегации одного поселили в этом молодежном (наиболее дешевом) отеле, и тяжело вздохнул, вполне ощутив свое одиночество. Затем с нерешительностью первоклассника и немым восторгом младенца вынырнул из-под ярко освещенного подъезда в темную ночь незнакомого города, языка которого не знал.

Семь минут — мало это или много? Столько времени занимает путь через мост. По хронометру. На самом деле он занимает гораздо больше времени, и вот почему. Скажем, вы плывете, удаляясь от морского берега. Скорость и время трудно оценить. Берег большой, люди на нем маленькие, других ориентиров нет. Качественный скачок происходит где-то на границе ста-двухсот метров. Берег далеко — таково принципиально новое состояние пловца. Пожалуй, хронометр не отстукал и минуты, как вы удалились от ярко освещенной пристани, от группы автотуристов, которых притянуло к яркому свету, точно рыбок к лампе, от знакомого портье, от номера пятьсот десять, и теперь… Как сказать? Теперь вы один в ночи, и бог вам в помощь.

Семь минут — это почти бесконечность. Огромный мост в неизвестность, под ним — большая вода, редкие пешеходы навстречу, их непонятный язык. Семь минут — это начало и конец моста, упирающегося в бело-розовое кафе — эттерем, в уютную улочку, яркую витрину магазинчика, в четко расчерченный белой краской полосатый переход и яростно мигающий светофор. Семь минут — это дистанция, ограниченная с одного конца мягким светом отеля «Университас», с другого — обжигающим светом незнакомого ночного города.

Первый эксперимент многое определяет, от него многое зависит — зачастую успех предприятия.

За мостом — один город, здесь — другой. Там — прохладно и тихо, здесь живет свет. Там пахнет сном, здесь — развлечением. Первая пометка в рабочей тетради: два города. Автомобиль, мчащийся по ночной улице с огромной скоростью (обычной для Будапешта скоростью), вдруг тормозит у полосатого перехода, чтобы пропустить вас, еще стоящего на тротуаре. Вы ждете в недоумении, и водитель ждет, делая круговые движения высунутой из окна рукой: проходите.

Если туда семь минут, то обратно — семь секунд: первая невоспроизводимость кинетических результатов, заставляющая усомниться в существовании этого бесконечного моста с широкой проезжей частью для машин, просторным путем для пешеходов и узенькой дорожкой для велосипедистов. Невоспроизводимость, связанная, быть может, с усталостью экспериментатора. Семь минут плюс семь секунд оказались слишком большой нагрузкой для его нетренированных ног.

ПРАЗДНИЧНАЯ ХЛОПУШКА, ИЛИ КОЛЛЕКЦИЯ ПАНА ПОВОНДРЫ

Вернувшись в номер, я решил познакомиться с программой симпозиума. На один из двух письменных столов водрузил тяжелый пластиковый мешок с препринтами, на другой — симпозиальную папку для бумаг и, сняв пиджак, принялся за раскопки.

Помимо сияющих яркими глянцевыми обложками препринтов, я обнаружил в мешке не менее яркие проспекты, да и в папке оказалось много разных бумаг и картонок. Каждый, кому довелось в детстве порыться всласть в старом родительском шкафу или развернуть елочную хлопушку с подарками, поймет счастливое состояние первооткрывателя великих бумажных ценностей.

Наибольшую ценность представляла, пожалуй, подробная карта Будапешта — надежный поводырь слепого иностранца. С севера на юг она была пересечена голубой полосой Дуная и испещрена названиями проспектов, мостов, улиц и переулков. Даже дома с номерами были указаны на ней. Вспоминая премудрости картографии, я погрузился в созерцание этой розово-желтой картины и совершил свое первое путешествие по Будапешту.

Карта делила столицу Венгрии на две части: западную — Буду и восточную — Пешт. Рассматривающий эту карту мог определить, что находится в одиннадцатом районе Буды на Ирини Йожеф, переходящей в Петефи хид и далее — в Ференц кёрут, Йожеф кёрут, Ленин кёрут, Сент Иштван кёрут, Маргит хид. Таким образом, поставив ножку воображаемого циркуля где-то в центре Буды, на Хедьялья ут, я описал полукруг в Пеште, связал Петефи хид с Маргит хид, вспомнив оброненную кем-то в Москве фразу: «Не забудь побывать на острове Маргит».

От Маргит хид до Петефи хид перекладинами пожарной лестницы сверху вниз по Дунаю сбегали мосты: Сечени ланцхид, Эржебет хид и Сабадшаг хид. На названии моста Эржебет я задержал внимание. Так звали студентку нашего выпуска: Эржи. Эржебет Венцел. В перерывах между лабораторными работами мы выходили с ней покурить в коридор. Она садилась прямо на ступеньки узкой лесенки, словно на ступеньки дунайской набережной. Эта манера курить не скрываясь и сидеть на ступеньках, столь необычная для студенток тех лет, простота и естественность, с которой она это делала, — удивительное сочетание, которое и сейчас при воспоминании о тех днях вызывает мысль о необычном, было связано с именем Эржи. Напоминанием о ней послужил Эржебет хид, мост через Дунай, третий сверху, если считать от острова Маргит.

Рассматривая карту, я постепенно пополнял словарь картографических терминов. Хид — мост, кёрут — кольцо (магистраль кольцевая), тер — площадь, ут — проспект, утца — улица. В Буде больше простора. В Пеште — несметное число цукразд — кондитерских, эттеремов, ночных баров, магазинов, эспрессо с музыкой и без музыки, театров, музеев, кино. В толчее улочек Пешта, сплошь апплицированных черными значками дымящихся чашек, театральных масок, танцующих пар, кипело бурное веселье жизни, которое опалило и мои крылышки, едва час назад я пересек Дунай и ступил на землю Пешта.