Самопознание Дзено

— Ты мой первый любовник, — сказала она, — и я надеюсь, что ты меня не разлюбишь!

Это ее сообщение о том, что я был первым любовником, — указание, которое как бы подготавливало место для второго, — не очень меня тронуло. Заявление поступило с опозданием, так как эта тема была исчерпана еще добрых полчаса назад. Но, кроме того, я увидел в нем еще одну угрозу. Ведь женщины обычно считают, что на первого любовника им принадлежат все права. И я ласково прошептал ей на ушко:

— И ты тоже моя первая любовница… с тех пор, как я женился.

Нежность в голосе должна была замаскировать заключенную в этой фразе попытку уравнять наше положение.

Вскоре я покинул Карлу, так как ни за что не хотел опоздать к завтраку. Прежде чем уйти, я снова вытащил из кармана конверт, который мысленно называл конвертом добрых намерений, ибо не было ничего лучше того намерения, которое заставило его появиться на свет. Чтобы чувствовать себя свободнее, мне надо было расплатиться. Карла снова мягко отказалась взять деньги, и это меня не на шутку разозлило, но я удержался и ничем не проявил своего раздражения, если не считать, что наорал на нее, пользуясь при этом самыми нежными словами. Орал я, чтобы не прибить ее, но кто мог это знать? Я заявил, что, овладев ею, я осуществил вершину своих желаний, и для того, чтобы еще полнее прочувствовать, что она моя, я хочу ее полностью содержать. Меня это очень мучает, и она должна стараться меня не раздражать. Так как мне не терпелось поскорее уйти, я изложил эту мысль по возможности кратко, из-за чего — а также благодаря повышенному тону — она приобрела весьма грубую форму:

— Любовница ты мне или нет? В таком случае это моя обязанность тебя содержать!

Испугавшись, она перестала упрямиться и взяла конверт, не спуская с меня обеспокоенного взгляда: ей хотелось понять, что же тут было правдой — крик, в котором звучала ненависть, или нежные слова, в которых ей даровалось все, чего она желала. Она немного успокоилась, лишь когда я, уходя, коснулся губами ее лба. На лестнице меня одолело сомнение: а вдруг Карла, получив эти деньги и услышав, что я беру на себя заботу о ее будущем, выставит за дверь и Коплера, если он сегодня зайдет ее навестить? Я даже хотел было подняться, чтобы уговорить ее не компрометировать себя подобным поступком. Но у меня уже не оставалось времени: я должен был спешить.

Боюсь, что доктор, который прочтет эту рукопись, подумает, что Карла тоже представляла собою интересный объект для психоанализа. Ему, наверное, покажется, что ее падение, которому предшествовало увольнение учителя музыки, произошло слишком быстро. Мне, в свою очередь, показалось, что в награду за свою любовь она хотела от меня слишком много уступок. Понадобились долгие месяцы, чтобы я начал наконец понимать бедную девушку. По всей вероятности, она отдалась мне для того, чтобы избавиться от досаждавшей ей опеки Коплера, и в таком случае для нее и в самом деле, должно быть, было весьма неприятным открытием то, что она отдалась мне напрасно: от нее по-прежнему требовалось именно то, что ей было всего ненавистнее, а именно пение. Она еще лежала в моих объятиях, когда узнала, что уроки пения придется продолжать. Отсюда ее гнев и страдание, для выражения которых она не сумела найти точных слов. Таким образом, по совершенно разным причинам мы оба наговорили друг другу весьма странных вещей. Когда она меня действительно полюбила, к ней вернулась естественность, которой ее лишал расчет. Я же так никогда и не сумел стать с ней естественным.

Идя домой, я думал все о том же: «Если бы она знала, как я люблю свою жену, она вела бы себя иначе». Когда она это узнала, она и в самом деле повела себя иначе.

На улице я вдохнул в себя воздух свободы и не ощутил ни малейшей боли при мысли о том, что подверг свою свободу такой опасности. До завтра оставалось множество времени, и я мог еще десять раз найти способ, чтобы оградить себя от угрожавших мне осложнений. У меня даже хватило наглости по пути домой осуждать общественные установления, словно именно они были виноваты в моем поступке. Мне казалось, что дело должно было быть поставлено таким образом, чтобы время от времени (не всегда, конечно) человек мог позволить себе без всяких для себя последствий вступить в любовную связь с женщиной, которую он даже и не любит. Я не ощущал ничего похожего на угрызения совести. И это заставляет меня думать, что угрызения рождаются не из сожаления о совершенном нами дурном поступке, а из преступного намерения. Верхняя часть тела наклоняется, чтобы рассмотреть нижнюю и вынести о ней свое суждение. Найдя ее безобразной, она чувствует отвращение, и именно это отвращение мы и называем угрызениями совести. В античной трагедии жертва не возвращалась к жизни, угрызения же совести тем не менее проходили. Это означало, что безобразия больше не существует, а чужие слезы не имеют для нас никакого значения. Откуда было взяться во мне угрызениям совести, если я с такой радостью и с такой любовью спешил к своей законной жене? Уже давно я не чувствовал себя таким безгрешным.

За завтраком я без всякого над собой усилия был с Аугустой приветлив и нежен. В тот день между нами не прозвучало ни одной фальшивой ноты. Но и в крайности я тоже не впадал: я вел себя так, как и должен был себя вести с женщиной порядочной, в которой я был безусловно уверен. Вывали позднее моменты, когда я вдруг обнаруживал преизбыток нежности, но это случалось тогда, когда в моей душе происходила борьба между двумя женщинами и, преувеличивая проявления моей любви к Аугусте, мне было легче от нее скрыть, что между нами встал — весьма могущественный в данную минуту — призрак другой женщины. Могу также сказать, что по этой причине Аугуста была особенно довольна мною именно тогда, когда я принадлежал не только ей и был, следовательно, не совсем искренен.

Меня и самого несколько удивило спокойствие, которое я чувствовал в тот день, но я объяснил это тем, что сумел заставить Карлу принять «конверт добрых намерений». Не то чтобы я думал, что я таким образом с ней расплатился. Но мне казалось, что я хотя бы начал оплачивать индульгенцию. К несчастью, в продолжение всей моей связи с Карлой деньги так и остались главной моей заботой. При каждом удобном случае я припрятывал их в укромном местечке библиотеки, чтобы во всеоружии встретить всякое требование моей любовницы, заранее внушавшее мне такой страх. Когда же Карла меня бросила, оставив мне все эти деньги, они пошли на совсем другие нужды.

Вечер нам предстояло провести в доме моего тестя, за обедом, на который были приглашены только члены семьи: этот обед заменял традиционный банкет, предшествующий свадьбе, которая должна была состояться два дня спустя. Гуидо решил воспользоваться первым же улучшением, наступившим в состоянии здоровья Джованни, так как не надеялся, что оно затянется надолго.

Мы отправились к тестю пораньше. По дороге я напомнил Аугусте о ее вчерашних словах, о том, что я будто бы огорчен предстоящей свадьбой. Она еще раз устыдилась своих подозрений, а я снова долго распространялся о своей невиновности. И в самом деле, о чем еще говорить, если я сегодня вернулся домой, начисто позабыв о том, что вечером состоится торжество, предшествующее этой самой свадьбе!

Хотя приглашены были только свои, старики Мальфенти пожелали, чтобы обед прошел с подобающей случаю торжественностью. Аугусту попросили помочь красиво убрать комнату и накрыть на стол, так как Альберта не желала об этом и слышать. Недавно на каком-то конкурсе она получила премию за одноактную комедию и теперь энергично приступила к реформе национального театра. Таким образом, на стол накрывали Аугуста и я, с помощью горничной и Лучано, парня из конторы Джованни, который обнаружил одинаковые способности к поддержанию порядка как в конторе Мальфенти, так и у него в доме.

Я помог принести цветы и красиво расставить их на столе.

— Видишь, — сказал я шутя Аугусте, — вот и я вношу свой вклад в их счастье. И если бы меня попросили приготовить им брачное ложе, я сделал бы это с тем же спокойствием.

Потом мы заглянули к жениху и невесте. Недавно вернувшиеся после какого-то официального визита, они укрылись в самом дальнем углу гостиной и, как мне кажется, до нашего появления целовались. Невеста еще не переменила визитного платья и, разрумянившаяся от холода, была очень хорошенькая. Видимо, именно для того, чтобы скрыть, что они были заняты поцелуями, жених с невестой захотели убедить нас в том, что беседовали на научные темы. Это было глупо и даже, пожалуй, оскорбительно. Они что же, не желали посвящать нас в свою близость, или, может, думали, что поцелуи эти могут кому-нибудь причинить боль? Однако им не удалось испортить мне настроение. Гуидо заявил, что Ада не верит, будто существуют на свете такие осы, которые парализуют своим ядом других насекомых, гораздо более сильных, чем они, чтобы сохранить их в живом и свежем виде для питания своего потомства. Я знал, что в природе действительно существует нечто чудовищное в этом роде, но в тот момент мне не хотелось доставить Гуидо это удовлетворение.

— Ты что же, считаешь, что я оса? Почему ты спрашиваешь об этом именно у меня? — спросил я смеясь.

Мы оставили жениха и невесту одних, чтобы не мешать им заниматься более приятным делом. Я уже начал находить, что время тянется слишком медленно, и решил уйти домой, чтобы дождаться торжественного часа в своем кабинете.

В прихожей мы столкнулись с доктором Паоли, который выходил из спальни моего тестя. Несмотря на молодость, он уже сумел обзавестись хорошей клиентурой. Это был очень светлый блондин, бело-розовый как юноша. Но главным в его облике были глаза, благодаря которым он выглядел необычайно внушительно и серьезно. От очков он казался старше, чем был, а взгляд его льнул к предметам, словно ласка. Сейчас, когда я одинаково хорошо знаю как его, так и доктора С., моего психоаналитика, мне кажется, что последний придает своему взгляду пытливость нарочно, в то время как взгляд доктора Паоли делала пытливым присущая ему ненасытная любознательность. Паоли ясно видит своего пациента, но при этом не упускает из виду и его жену и стул, на котором он сидит, и неизвестно еще, кому из этих двух врачей удавалось лучше справляться со своими больными. Во время болезни тестя я часто заходил к доктору Паоли, чтобы попросить его не говорить семье, насколько близка катастрофа, и помню, что однажды, посмотрев на меня взглядом более долгим, чем это мне могло понравиться, он улыбнулся и сказал: