Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916

Сразу же после этого инцидента государь уехал в Царское Село.

Петиция

В эти-то дни в гапоновском окружении родилась идея обратиться с прошением к самому государю. Родилась одновременно во многих головах. Что может быть естественнее: на плохих начальников жаловаться царю. Впервые высказанная на одном из многолюдных собраний в конце декабря, мысль эта пошла гулять по отделам «Собрания», по заводам, по рабочим окраинам и скоро овладела умами. Ко дню Крещения стало известно: вручать прошение будут в воскресенье, 9 января, на площади перед Зимним дворцом. Стали готовить торжественное шествие. На многочисленных собраниях и сходках вырабатывали текст прошения. У него не было авторов, текст менялся на ходу. То одни, то другие энтузиасты вносили свою лепту. Редактировал Гапон, но сам он впоследствии признавался, что по решению сходок изменения приходилось вносить вплоть до вечера 8 января. Сомнительно, что кто-нибудь, кроме самого Гапона и узкого круга его приближённых, видел заранее этот документ в окончательной редакции. Содержание его эклектично: вполне понятные рабочие требования – восьмичасовой рабочий день, социальные гарантии – соседствуют с буржуазным чаянием политических прав и с интеллигентской мечтой об Учредительном собрании. Откуда-то почему-то залетело требование замены косвенных налогов единым прогрессивным подоходным. Некоторые строки как будто списаны с резолюций писательско-профессорских банкетов, подобных тому, что имел место 14 декабря, другие похожи на всеподданнейшие формулировки проекта Мирского, третьи слово в слово повторяют букву и дух социал-демократической плехановской «Программы-минимум».

Две особенности надо отметить. Неестественный пафос коллективного мученичества и тон скрытой угрозы по отношению к тому, у кого просят милости: «Мы дошли до того ужасного момента, когда смерть лучше, чем невыносимые страдания! Повели немедленно, сейчас же, призвать представителей земли Русской от всех классов, от всех сословий… Повели, чтобы выборы в Учредительное собрание произошли на основе всеобщего равного тайного голосования. Это самая главная наша просьба… главный бальзам на наши раны». И в заключение: «Повели и поклянись их (требования. – А. И.-Г.) удовлетворить… А не повелишь… – мы умрём здесь, на этой самой площади, перед твоим дворцом». Не правда ли, типичный стиль и образ мыслей рабочих? Отметим также, что термин «Учредительное собрание» заключал в себе явную провокацию: именно Учредительное собрание во Франции в 1792 году упразднило монархию и предуготовило гибель королевской семьи. Принять такую «главную просьбу» Николай II не согласился бы никогда в жизни. Но, похоже, об этом никто не задумывался – некогда было. Гапон упивался пророческим стилем прошения. Для остальных важно было не содержание бумаги, а сам факт движения от окраины к центру. Хожение к царю.

А что же власть?

А власть пребывала в блаженной бездеятельности. Обиженный Мирский сидел на чемоданах. Фуллон простодушно верил в благонамеренность Гапона и его организации. Начальник гвардии князь Васильчиков, добросовестный служака, ждал приказов и не рассуждал. Директор Департамента полиции Лопухин пытался угадать, кто будет назначен на место Мирского, и какую позицию занять ему самому – либеральную или ретроградную. Склонялся к мысли, что придёт Витте с осторожными либералами (того же ожидали министр юстиции Муравьёв и товарищ министра внутренних дел Дурново), так что охранительного рвения проявлять не стоит. В его рабочем столе давно лежало донесение секретного агента Виноградова, внедрённого в партию эсеров и участвовавшего в сентябрьской конференции российских оппозиционных и революционных организаций в Париже. Агент сообщал о решительных настроениях радикальной оппозиции, об обсуждаемых в её среде планах военного переворота и создания Временного правительства из представителей либеральной интеллигенции. Лопухин выжидал, когда ему будет выгоднее начать расследование по столь многообещающему делу. Он знал, что под фамилией Виноградов скрывается Евно Азеф, но не догадывался ещё, что этот человек – поистине дьявольский гений провокации.

Занятые вопросами собственного благополучия и карьеры, сановники обратили внимание на разворачивающиеся события лишь 7 января. Остановить движение, уговорить сто пятьдесят тысяч рабочих (с семьями – почти полмиллиона) не ходить к царю с прошением было уже невозможно. Вечером в пятницу собрались на совещание у Мирского: Муравьев, Васильчиков, Фуллон, Лопухин, начальник петербургской жандармерии Рыдзевский, министр финансов Коковцов. Фуллон несмело предложил арестовать Гапона. Но при аресте непременно пролилась бы кровь, Гапон всё время находился в толпе и под охраной рабочих. Отвергли. Оставалось одно: выставить по городу кордоны войск, дабы преградить путь от окраин к центру, не пустить людей на Дворцовую площадь, не прогневать государя. Подробности этого плана обсуждали генералы уже на совещании у Фуллона. Стрелять, конечно, не придётся, разве что для острастки, в воздух. Но на случай всяких провокаций боевые патроны раздать. На том и порешили.

8 января, в субботу ясную и морозную, рабочие вовсю готовились к шествию. Экзальтация в окружении Гапона достигла апогея. Резолюции неутихающих собраний становились всё напряжённее, всё фанатичнее. Их нарастающий предреволюционный гомон фиксирует всё тот же журналист-социалист Этьен Авенар. Заседание в том же доме 35 по 4-й линии, ораторствует рабочий: «Если он действительно наш царь, он должен нас выслушать… Ему нельзя не принять нас… Но если он не примет нас, не захочет нас слушать, мы будем судить его народным судом. Если он прикажет в нас стрелять… (голоса в толпе: „Нужно в него стрелять!“), если он разорвёт наше прошение… (голос в толпе: „Разорвать его самого на куски!“) Нет! Мы его отдадим на суд народа!» В аналогичных тонах, только без всяких «если», была выдержана прокламация большевиков, появившаяся в тот же день. «Сбросить его с престола, выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку».

Пока такие листовки разлетались по столице, Фуллон приказал расклеить по городу своё обращение. «Никакие сборища и шествия по улицам не допускаются… К устранению всякого массового беспорядка будут приняты предписываемые законом решительные меры». Закон предусматривал использование войск для пресечения беспорядков только в случае введения военного положения. О таковом ясного объявления не последовало. Обращение градоначальника расклеили поздно и в малом количестве экземпляров. Большинство обывателей о нём не знало. Полиция никаких распоряжений о пресечении шествия не получила.

Вечером Мирский поехал в Царское Село с крайне неприятной миссией: докладывать о возможных беспорядках в столице. Передал государю один из гулявших по городу вариантов петиции. Вернулся поздно, привёз высочайшее повеление о введении военного положения. Это было на руку и ему, и Фуллону, и Лопухину: ответственность за то, что произойдёт завтра, с них снималась и перекладывалась на плечи командующего войсками Петербургского округа великого князя Владимира Александровича. Этот в обществе слыл за отъявленного реакционера. Ему приписывали фразу: «Нужно открыть жилы России и сделать ей небольшое кровопускание». С такого и взятки гладки. В тишине, при морозном лунном свете солдаты стали занимать позиции.

Уже совсем ночью на квартиру Мирского, в доме министерства на Фонтанке, 16, явилась делегация интеллигентов: писатели Горький и Семевский, историк Кареев, гласный Городской Думы Кедрин – всего десять человек. Пришли уговаривать не стрелять завтра в народ. Мирский устал за день и их не принял. Поехали к Витте; тот принял, посетовал, что сделать ничего не может. После того, как кровавые события совершились, ходатаев за народ арестовали: в полиции решили, что это и есть то самое Временное правительство, о котором информировал Лопухина «Виноградов».

Шествие

Ночью на перекрёстках горели костры: солдаты грелись. Утром, в десять часов, у отделов «Собрания» за Нарвской и Невской Заставами, на Васильевском, на Петроградской, на Выборгской сторонах стали собираться участники шествия. Настроение у всех было приподнятое, праздничное. Небо затянуло, но погода стояла приятная, морозная, безветренная. Толпы быстро росли, в них царствовало настроение самоотвержения, радостного единения во благом и великом деле. Наконец-то народ вместе со своим царём! Всё делалось организованно, дисциплинированно. Откуда-то добыли хоругви (как потом выяснилось, из часовен Общества трезвости и некоторых больниц). Принесли иконы, портреты царя. Собралось всего народу по городу тысяч триста – четыреста.

Около одиннадцати началось движение. От помещения нарвского отдела «Собрания» на Петергофском шоссе, дом 42, что возле Путиловского завода, двинулась колонна, во главе которой шёл сам Гапон. Рядом с ним – соратники, рабочие Васильев, Кузин, могучий кузнец Филиппов, пожилой путиловец с портретом царя, заодно сбоку – инженер с Путиловского завода, социалист Пётр Рутенберг (будущий убийца Гапона, но кто мог знать…). Все с непокрытыми головами. Двинулись с пением: «Спаси, Господи, люди Твоя…» (молитва о благоверном государе императоре Николае Александровиче). Впереди колонны, тоже без шапок – полицейские чины: помощник пристава путиловского участка Жолткевич и околоточный Шорников. Они были уверены: их долг – поддерживать порядок во время шествия. Останавливали транспорт, дабы дать дорогу портрету государя.

Немного не доходя Нарвских ворот, у моста через речку Таракановку (ныне несуществующую), колонна вдруг остановилась. Поперёк Нарвской площади стояли цепи солдат. Возникла странная пауза. Но в первых рядах снова запели «Спаси Господи» и «Отче наш», и колонна колыхнулась вперёд. Было слышно: что-то кричат офицеры с той стороны, но разобрать что – невозможно. Требование остановиться, разойтись, предупреждение о стрельбе – за пением просто не услышали. Из-за шеренг на толпу помчались конно-гренадеры. Толпа расступилась, сомкнулась за кавалеристами и снова двинулась. Никто ещё ничего не понимал. Раздался залп, потом второй, потом третий. Васильев, Филиппов, старик с царским портретом и полицейский Жолткевич были убиты сразу. После третьего залпа люди побежали в разные стороны. Гапона повалили на снег телохранители. Потом он скрылся.