Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916

Но за этой краткой констатацией – новая волна вопросов. Первое: как на самом деле Распутин попал в западню? Второе: какова истинная роль Юсупова? Пуришкевича? Великого князя? Участвовали ли в убийстве Сухотин и Лазаверт, и если да, то каким образом? Далее: зачем Феликсу Юсупову понадобилось сочинять свою мыльную оперу? Почему все остальные участники хранили о деле гробовое молчание? Ведь в эмиграции они могли неплохо заработать на этой излюбленной бульварной прессой теме. (Проговорился, правда, рано умерший Пуришкевич, но его рассказ совпадает с версией Юсупова в неправдоподобных деталях, и противоречит ей в правдоподобных. Тоже почему-то врал? В сговоре с Юсуповым?)

Вопросы, вопросы… Да, кстати, главный среди них, которым мы уже задавались: как оказался «старец» не только без охраны, но и вне поля зрения неотступно следивших за ним агентов наружного наблюдения? Ведь его не только охраняли (по личному распоряжению государя охрана должна была находиться при Распутине неотступно), за ним вели негласное наблюдение и секретные сотрудники Департамента полиции… И не только они. Вот тут имело место одно обстоятельство, о котором князь Феликс не был осведомлен, и поэтому не учёл его в творимой им легенде.

II. Загадочный Бонч-Бруевич

Среди множества сочинений о Распутине и его гибели есть одно, небольшое по объёму, но чрезвычайно интересное воспоминание. Уже сам автор его необыкновенно интересен. Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич, генерал-майор царской армии, родной брат известного большевика, впоследствии секретаря Совнаркома, Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича. При советской власти он недолго занимал командные должности в Красной армии, потом ушёл на преподавательскую работу, написал книгу мемуаров, изданную «Воениздатом» в 1957 году под верноподданническим названием «Вся власть Советам», почему-то без указания тиража. Сейчас эта книга – библиографическая редкость. Мемуары Бонч-Бруевича хорошо известны, но не оценены должным образом как исторический источник. Понятно, почему: они писались бывшим царским генералом и братом соратника Ленина в сталинские годы, с оглядкой и опаской, и поэтому их нужно просеивать и провеивать, как обмолоченную пшеницу, отделяя зерно информации от плевел самозащиты и идеологической мякины. Между тем они написаны человеком, исключительно информированным. И говорящим правду – хотя, не только правду и не всю правду.

Кто такой этот странный Бонч-Бруевич? Анализируя его биографию, приходим к выводу, что он был на политическом горизонте предреволюционной России… никто – до весны 1915 года. К началу Мировой войны имел скромный чин полковника, командовал 176-м Переволоченским полком на Украине. Конечно, Департаменту полиции и Киевскому охранному отделению должно было быть известно, что брат переволоченского полковника является членом подрывной организации, провозгласившей с августа 1914 года курс на поражение России в Мировой войне, что брат этот живёт в эмиграции в Швейцарии и тесно связан с непримиримым врагом Российской империи Ульяновым-Лениным… Но ни охранка, ни Департамент полиции не имели никакого отношения к назначениям по военному ведомству. Военное же начальство не только не запрашивало «вездесущую охранку» о каких-либо сведениях на своих офицеров, но категорически запрещало проводить в отношении них негласные следствия. Уже через три недели после начала войны Бонч-Бруевич получает важное повышение: из командиров полка он перепрыгивает на должность генерал-квартирмейстера 3-й армии Юго-Западного фронта, а вскоре ему на плечи падают и погоны генерал-майора.

Должность генерал-квартирмейстера в царской армии соответствовала современной должности начальника оперативного отдела штаба. Помимо разработки оперативных планов, в ведении генерал-квартирмейстера находились военная разведка и контрразведка. Инициатором перевода Бонч-Бруевича в штаб 3-й армии явился командующий армией генерал Н. В. Рузский, жена которого была подругой жены Бонч-Бруевича ещё по мирной жизни в Киеве. Дружба двух дам, приятных во всех отношениях, сыграла свою роль и в дальнейшем: когда Рузский возглавил Северо-Западный фронт, он и Бонча перетащил с собой, тоже на должность генерал-квартирмейстера, только уже в штаб фронта. Под началом Рузского Бонч неплохо показал себя при разработке операций в Польше осенью-зимой 1914–1915 годов и в организации контрразведывательной работы. Видимо, в связи с этим весной 1915 года ему было поручено вести дело обвинённого в шпионаже полковника Мясоедова. С этого дела начинается стремительный взлёт Бонч-Бруевича в сферы высшей политики.

Жандармский полковник Мясоедов, ещё до войны связанный с немецкой агентурой, попался в руки контрразведки при попытке передачи секретных документов германскому агенту на одной из курляндских мыз. Дело получило громкую огласку, в виновность Мясоедова не хотели верить, пресса обвиняла Бонч-Бруевича в провокации и в шпиономании. Шумиха вокруг имени жандармского офицера не случайна: в предвоенные годы он входил в ближайшее окружение не кого-нибудь, а самого военного министра генерала Сухомлинова. История дружеских отношений офицера и министра не лишена криминально-романтического ореола.

Сухомлинов, пожилой, заслуженный и недалёкий генерал, в бытность свою командующим Киевским военным округом, влюбился в супругу украинского помещика Екатерину Гошкевич-Бутович, ангела по внешности и авантюристку в душе. Роман между ними зашёл так далеко, что генерал стал подумывать о разводе. А тут как раз умирает его жена. Для соединения любящих сердец – двадцатипятилетней очаровательницы и шестидесятилетнего воина – осталось одно препятствие: муж Бутович, слышать не хотевший о расторжении брака. Вот тут на помощь влюблённому Марсу и явился ловкий Меркурий в жандармском мундире: Мясоедов. Он взялся за организацию тяжёлого и неприятного бракоразводного процесса.

Интересны лица, привлечённые им в помощники: начальник Киевского охранного отделения жандармский подполковник Кулябко и агент той же организации Дмитрий (Мордко) Богров. Оный Богров, как мы помним, состоя агентом охранки, являлся также и участником Боевой организации эсеров, а в сентябре 1911 года, пройдя по пропуску, выписанному рукою Кулябко, в здании Киевского театра смертельно ранил премьер-министра Столыпина… Впрочем, это случилось через несколько лет после развода Бутович, и вообще отдельная история. Так вот, при помощи Кулябко, Богрова, да ещё австрийского консула и международного шпиона Альтшулера, Мясоедов собрал все необходимые свидетельства и документы, уломал строптивого супруга Бутовича, и в конце концов добился расторжения брака. Сухомлинов тут же женился на очаровательной Екатерине Викторовне. Вскоре он сделался военным министром, переехал в Петербург, и, конечно, сохранил полное доверие и чувство благодарности к спасителю в голубом мундире. (Заметим в скобках: Мясоедов и потом выполнял секретные поручения Сухомлинова, в том числе по части слежки за неугодными подчинёнными, что дало повод неутомимому Гучкову, о роли которого в распутинской истории речь впереди, публично обвинить его с думской трибуны в провокаторстве. Мясоедов вызвал Гучкова на дуэль. Этот единственный в своём роде поединок жандарма и депутата закончился ничем: оба остались невредимы.)

Госпожа Бутович-Сухомлинова в последующие годы играла заметную, но далеко не прозрачную роль в жизни околоправительственных кругов предвоенного Петербурга. В своих воспоминаниях Бонч-Бруевич как бы мимоходом обронил фразу о поездках «госпожи министерши» в Египет с бакинским миллионером Манташевым и о постановках там, у подножия пирамид, каких-то любительских спектаклей. Мемуары Бонч-Бруевича – настоящая тайнопись, и данная фраза, как и многое другое в этой книге, нуждается в расшифровке. Манташев – не просто миллионер-нефтепромышленник. Известно, что закавказская подпольная организация социал-демократов получала секретные денежные пожертвования от Манташева; в контакте с ним находился известный революционер Коба, он же Грузин, он же Сталин. Перепадало от Манташева кое-что и эсерам (не было ли здесь цепочки: Сухомлинова – Мясоедов – Кулябко – Богров?). Манташев имел широкие контакты за границей; его знакомство с женой военного министра, подозрительное само по себе, приобретает специфический характер в свете поездок в Египет. Едва ли дело тут было в любительских спектаклях. Египет тех лет – излюбленное место деятельности шпионов всех стран, в первую очередь – немецких, английских и французских. Напомним, что в эти годы в Каире создавал свою агентурную сеть главный резидент английской разведки на Ближнем Востоке генерал Клейтон, непосредственный начальник и «крестный отец» легендарного Лоуренса Аравийского. Начало шпионской карьеры Мата Хари (Маргариты Целле) тоже, по-видимому, связано с Египтом. Словом, вокруг Сухомлиновой и её подслеповатого мужа кипели шпионские страсти.

Арест Мясоедова в начале 1915 года был ударом по военному министру и по его весьма подозрительному окружению. Это дело стало прелюдией к отставке Сухомлинова, последовавшей летом того же года. А косвенно – смотри выше! – это был удар и по императрице Александре Фёдоровне, ибо она доверяла Сухомлинову, поддерживала его до отставки и даже после, когда был поднят вопрос о суде над ним. Это был также и тонко рассчитанный «шах» Распутину: он, вместе с «мамой» (так называл он императрицу), считался гарантом неприкосновенности Сухомлинова. Следствие по делу Мясоедова под руководством Бонч-Бруевича вёл полковник Батюшин. Запомним это имя.

Возникает вопрос: кто мог дать «добро» на арест высокопоставленного жандармского офицера, вхожего в личные апартаменты самого министра? Бонч-Бруевич не называет «заказчика». Но в связи с делом Мясоедова он упоминает о глубокой ненависти, которую питал к Сухомлинову тогдашний верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. После благополучного завершения дела (Мясоедов был повешен) Николай Николаевич добился генеральского чина для Батюшина, а Бонч-Бруевича удостоил приглашения на обед и… сразу же перевёл его в Петроград, начальником штаба 6-й армии (некоторое время спустя – начальником штаба Северного фронта). Указания, данные при этом великим князем Бонч-Бруевичу, очень любопытны. Цитируем мемуары последнего: «Вы едете в гнездо германского шпионажа, – слегка понизив голос, сказал он мне, – одно Царское Село чего стоит… В случае надобности обращайтесь прямо ко мне, я всегда вас поддержу».