Самоубийство по заказу
Шрифт:
– Вы совсем заморочили мне голову! – рассмеялась Майя. – Я сама сейчас все поставлю, не беспокойтесь. Идите, покурите, отдохните немного… Обсудите, наконец, нас с Катькой, что ли… – глаза ее лучились лаской. – Это ж очень важно для сытых мужчин, да!
– А как же? – серьезно подтвердил Турецкий и с откровенным обожанием посмотрел ей в глаза, и Грязнов поддержал:
– Всенепременно.
Но они заговорили не о женщинах, а о том, что могло произойти с тем солдатом, пообещавшим покончить жизнь самоубийством и тут же решившим прихватить с собой и своих обидчиков. Если так – это очередное волокитное дело, подследственное
Какие еще могут быть варианты? Его замочили самого и пытаются выдать за самоубийство? Тоже возможно. Но это уже совсем «тухлое» дело, потому что вся армия немедленно встанет на дыбы в защиту своей версии – самоубийства. И вместо рабочего контакта у господина Турецкого и главной военной прокуратуры может, с гораздо большей вероятностью, возникнуть резкое противостояние. И полное «недопонимание», как выражался какой-то сатирик-юморист в дни Славкиной и Саниной молодости.
Третий пункт в информации для размышления… Военная прокуратура, в лице полковника юстиции Паромщикова и иже с ним, вполне может не сопоставить письмо в Интернете и известие о гибели солдата, по какой бы причине она ни произошла. И сам факт гибели может расследоваться гарнизонной прокуратурой, а не главной военной. Жди, пока еще концы сойдутся!..
– Да чего мы гадаем? – воскликнул Слава. – Сейчас пойдем да и спросим. И, может быть, тут вовсе и не третье, а совсем четвертое. Саня, я о другом хочу… Ты, естественно, делами займешься завтра. Я тебя люблю и давно не видел, но истина, как говорится, дороже. И я думаю, что после всех этих наших разговоров, надо как-то… обустроиться. Майя – прекрасная, просто превосходная женщина, я заметил, как она смотрит на тебя, уверен, что и ты хочешь поухаживать за ней. Поэтому не стоит нам мешать друг другу. Наверное, я поеду в гостиницу. Чтоб девушку не смущать, сниму-ка и ей номерок, а уж поспит она, так и быть, в моей постели. И тебе – полная свобода. Как смотришь?
– Да нет, старина, о чем ты говоришь? Майя – слишком… серьезная женщина. Тут простым флиртом не обойдешься, а обижать не хочется.
– Саня! Одинокая женщина!.. О чем ты говоришь? Ты в ее глаза посмотри… В них же все написано, ты ей понравился.
– Ну, насчет того, кто кому понравился, это уж ты меня послушай… Да, забыл совсем сказать. Чтоб как-то подготовить Катерину к встрече с одним знакомым мне генералом, я захватил с собой кое-какие дневниковые записи наших с тобой совместных дел. По полковнику Савельеву, помнишь?
– А то!
– Ну, и конец Сокольнической моей эпопеи… Твое так называемое резюме. Словом, она почитала в самолете и, по-моему, здорово впечатлилась. Так что полнейшее обожание тебе уже обеспечено. Я обеспечил! Не подведи, старина!..
– Ну, ты хитрец!
– А вот зато Катерина, я заметил, смотрит на тебя теперь глазами первооткрывательницы. И ты можешь запросто из нее веревки вить. Если захочешь. Или если других дел не найдется…
– Тьфу, зараза! – расхохотался Грязнов.
И резко оборвал себя. Увидел Майю. Турецкий обернулся: лицо у нее было сумрачным.
Майя подошла, присела на скамеечку, уперла локти в колени.
– Угостите сигареткой, Саша…
– Вы ж не курите.
– Тут
и запьешь… Сейчас сделаю затяжку и… и пойдемте. Плохо дело, даже и не думала, что так плохо…– А что девочка? – спросил Турецкий.
– Чай пьет… Плачет… А что еще остается? А, Саша?
– Посмотрим. Вы только не плачьте. Посмотрим, разберемся. Абсолютно безнадежных ситуаций в принципе не бывает.
– Ты хочешь сказать: не должно быть, – поправил Грязнов. – О-хо-хо, девочки и мальчики… чую, не будет нам покоя и радости… Ну, да не впервой, точно, Саня?
– Посмотрим… давно здесь сидим…
Они переглянулись и с понимающими улыбками покивали друг другу…
Глава двадцать четвертая ЛАНА
Девушка уже пришла в себя. Предварительный разговор с Майей и чай сделали свое дело, немного успокоилась, чтобы теперь рассказать все, что ей было известно, – связно и, главное, в деталях.
Она уже знала, кто перед ней, но радости по этому поводу не выразила, это можно было понять. На столе лежала телеграмма из воинской части. Вячеслав только взглянул на номер ВЧ и громко хмыкнул:
– Ну, естественно… Краса и гордость, мать ее, извините, девочки… Сколько с ней мучались!
Турецкий забрал у него текст и прочитал вслух.
– «Чита… Подгорная… так, Хлебородовым…»
– Они даже не знают, что у Андрюши – только мать, а отец давно умер… – жалобно сказала Лана.
– В порядке вещей… – кивнул Турецкий. – Так… «Ваш сын Хлебородов Андрей Иванович покончил жизнь самоубийством десятого июня…» М-да… Так… «Приношу искренние соболезнования прошу срочно сообщить место захоронения дату отправки гроба с телом сообщу дополнительно… Командир войсковой части номер… фамилия…» Достойный командир, да, Слава?
– А как же, Герой России…
– Ну, с этим понятно, – вздохнул Турецкий. – А теперь, Ланочка, расскажите-ка нам с генералом все по порядку. С самого начала. Если знаете. Тревожить мать сейчас, видимо, не стоит. Во всяком случае, в ближайшие день-два. Каково ее состояние?
– Ее при мне увезли в больницу. С острой сердечной недостаточностью. Так врач со «скорой» сказала. А телеграмма пришла в обед. Тетя Поля позвонила мне в редакцию и… – она замолчала, потом достала совершенно мокрый носовой платок.
Грязнов вышел на кухню и вернулся с кипой бумажных салфеток, положил перед девушкой, и та благодарно кивнула.
– Позвонила и… в общем, я услышала только стон. Страшный такой, протяжный. И все почему-то поняла. Помчалась к ней. Мария Андреевна, – это она Майе сказала, – без звука дала машину. Видно, лицо мое увидела… В общем, примчалась, прочитала телеграмму и стала вызывать «скорую». Тетю Полю так и увезли, почти без сознания. Под капельницей…
– И это понятно, – кивнул Турецкий. – Значит, вопрос с захоронением откладывается. Вот это и надо будет им срочно сообщить, а то армейский народ простой: молчат, значит, никому не нужно, сами зароют либо сожгут и – все концы в воду.
– Какие концы, Саша? – осторожно спросила Майя.
– Видите ли, по закону факт самоубийства должен быть полностью доказан. А это очень непросто сделать, особенно если у следствия нет желания доказывать или признаваться в обратном.
– Да не было никакого самоубийства! – истерично воскликнула девушка. – Он же сам говорил мне!..