Самоубийство Владимира Высоцкого. «Он умер от себя»

Тут надо сказать, что вообще между Высоцким и Любимовым и шире – между Высоцким и Театром драмы и комедии на Таганке существовали сложные отношения взаимозависимости, причем если в первые годы пребывание Высоцкого в труппе Таганки способствовало его раскрутке как барда, то в последние годы работы там Высоцкого театр в большей мере зависел от всесоюзной славы барда. Лучше всего, по-моему, об этом сказал в одном из своих интервью Виталий Шаповалов: «Я знаю, что в начале Володиной работы, когда меня еще не было в театре, Любимов не рассматривал его как крупную величину. Говорят, что когда Высоцкого однажды пригласили в кино, то Юрий Петрович отреагировал так: «Да кого вы приглашаете? Он средний артист…»

В 1979 году наркомания Высоцкого все прогрессировала, и в Театре на Таганке уже не могли не видеть, что с ведущим актером творится что-то пострашнее привычных запоев. 9 марта Золотухин записал в дневнике: «Видел во сне Высоцкого, который предлагал мне уколоться наркотиком… сам проделал это через куртку, в руку. Второй укол я ему сделал – обезболивающий… Это Тамара разглядывала вчера шприц и рассказывала, что на «Ленфильме» медпункт расхитили». Возможно, уже тогда Валерий Сергеевич подозревал, что его друг колется, хотя неоднократно заявлял, что о наркомании Высоцкого узнал только после его смерти.

Существует мнение, что для Высоцкого «и питие, и укол – способ разделаться с… внутренним «жлобом», способ убить злое начало в себе». В доказательство этого тезиса цитируется песня, написанная в апреле 1979 года:

Меня опять ударило в озноб, Грохочет сердце, словно в бочке камень. Во мне живет мохнатый злобный жлоб С мозолистыми цепкими руками. …………………………… Он ждет, когда закончу свой виток — Моей рукою выведет он строчку, И стану я расчетлив и жесток, И всех продам – гуртом и в одиночку. …………………………… Но я собрал еще остаток сил, — Теперь его не вывезет кривая: Я в глотку, в вены яд себе вгоняю — Пусть жрет, пусть сдохнет, – я перехитрил.

Это мнение высказал Владимир Новиков, один из лучших биографов Высоцкого. Он, как кажется, склонен принимать подобное признание поэта на веру. Между тем это всего лишь самооправдание, превратившееся в самообман. И то психологическое одиночество, в котором Высоцкий оказался под конец жизни, было следствие главным образом его недугов. Вокруг него остались только те из друзей, кто мог доставать наркотики.

Характерно, что мысли о близкой смерти появляются в творчестве Высоцкого и в его интервью за два-три года до кончины, т. е. вскоре после того, как он подсел на иглу. По всей видимости, уже через несколько месяцев он начал осознавать гибельность своей новой страсти, но сделать уже ничего не мог. 14 сентября 1979 года Высоцкий выступал на Пятигорской студии телевидения. «Какой вопрос вы бы хотели задать самому себе?» – спросил его ведущий. Высоцкий ответил: «Я вам скажу… Может быть, я ошибусь… Сколько мне еще осталось лет, месяцев, недель, дней и часов творчества? Вот такой я хотел бы задать себе вопрос. Вернее, знать на него ответ».

Лечение наркозависимости обычно приносит эффект только тогда, когда начато не позднее чем через год после ее возникновения. Наркоманов со стажем вылечить почти невозможно. Известно, например, что Михаилу Булгакову удалось вылечиться от наркозависимости, которую он прекрасно описал в повести «Морфий». Он стал морфинистом в 1917 году в селе Никольское Смоленской губернии, где работал земским врачом, а излечился в Киеве весной 1918 года, где его отчим врач Иван Вознесенский стал вводить ему под видом наркотика безвредный раствор и постепенно отучил от морфия. Но тогда, когда Высоцкий пробовал начать лечиться от наркозависимости, столь простой метод уже не мог быть применен. Недуг зашел слишком далеко.

Также Михаил Шемякин вспоминает о Высоцком: «В последние два года постоянно говорили о смерти. Я не знаю, какой он был в России, но во Франции Володя был очень плохой. Я просто уговаривал его не умирать». И тот же Шемякин говорил после гибели друга: «Его смерть для меня – не просто неожиданность, для меня эта смерть – самоубийство».

Вот песня 1977 года, один из поэтических шедевров Высоцкого:

Я умру, говорят, мы когда-то всегда умираем. Съезжу на дармовых, если в спину сподобят ножом, — Убиенных щадят, отпевают и балуют раем… Не скажу про живых, а покойников мы бережем. В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок — и ударит душа на ворованных клячах в галоп! Вот и дело с концом: в райских кущах покушаю яблок, подойду, не спеша — вдруг апостол вернет, остолоп? …Чур меня самого! Наважденье, знакомое что-то: неродивший пустырь и сплошное ничто – беспредел. И среди ничего возвышались литые ворота, и этап-богатырь — тысяч пять – на коленках сидел. Как ржанет коренник — [укротил] его ласковым словом, да репей из мочал еле выдрал и гриву заплел. Петр-апостол, старик, что-то долго возился с засовом, и кряхтел, и ворчал, и не смог отворить – и ушел. Тот огромный этап не издал ни единого стона — лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел. Вон следы песьих лап… Да не рай это вовсе, а зона! Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел. Мы с конями глядим: вот уж истинно – зона всем зонам. Хлебный дух из ворот — это крепче, чем руки вязать! Я пока невредим, но и я нахлебался озоном, лепоты полон рот, и ругательства трудно сказать. Засучив рукава, пролетели две тени в зеленом, с криком: «В рельсу стучи!» пропорхнули на крыльях бичи. Там малина, братва, нас встречают малиновым звоном! Нет, звенели ключи… Это к нам подбирали ключи. Я подох на задах — на руках на старушечьих дряблых, не к Мадонне прижат, Божий сын, а – в хоромах холоп. В дивных райских садах просто прорва мороженых яблок, но сады сторожат — и стреляют без промаха в лоб. Херувимы кружат, ангел окает с вышки – занятно. Да не взыщет Христос — рву плоды ледяные с дерев. Как я выстрелу рад — ускакал я на землю обратно, вот и яблок принес, их за пазухой телом согрев. Я вторично умру — если надо, мы вновь умираем. Удалось, бог ты мой, — я не сам, вы мне пулю в живот. Так сложилось в миру — всех застреленных балуют раем, а оттуда – землей, — береженого Бог бережет. В грязь ударю лицом, завалюсь после выстрела набок. Кони хочут овсу, но пора закусить удила. Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок я тебе принесу, потому – и из рая ждала.

Здесь речь идет не о самоубийстве, а о грядущем убийстве героя, который должен погибнуть то ли от ножа в спину, то ли от пули в живот. И лишь такая насильственная смерть даст ему дорогу в рай, в который в противном случае барда не пустят за его грехи.

В этой песне Высоцкий вспоминает свое четверостишие 1971 года:

Сколько великих выбыло! Их выбивали нож и отрава. Что же, на право выбора Каждый имеет право.

Теперь он свой выбор сделал. Наркотики позволяли заглянуть за грань, но они же вели к самоубийству.

В июле 1979-го во время гастролей в Бухаре у Высоцкого случилась вторая клиническая смерть. По официальной версии, это произошло оттого, что Высоцкий отравился какой-то пищей, купленной на бухарском базаре. Однако Оксана Афанасьева уверенно утверждает: «Это случилось от передозировки, а не от жары. Володя в Бухару улетел один, потом мне позвонил его администратор Валера Янклович. Сказал, что Володя неважно себя чувствует и что мне нужно привезти лекарства. Я взяла промедол и вылетела».

По словам возлюбленной Высоцкого, в тот момент она не думала, что ее могут арестовать за провоз наркотиков: «Об этом не думаешь в тот момент. И потом, я привозила их один раз в жизни. Если бы я их не привезла, он бы умер. Там не было никакого кокаина, героина, это были лекарственные препараты. Если бы мне сказали, что сейчас у меня руку отрубят, но он будет здоров, я бы сказала: «Рубите».

А в Бухаре, куда мы переехали из Навои, Володя с утра пошел погулять по рынку. Но всенародная любовь – она же безгранична, и он то ли покурил, то ли еще что (он так и не рассказал), но пришел домой, и ему стало плохо. С нами был Володин друг, доктор Толя Федотов. Он вбежал ко мне в комнату: «Володе плохо». Я влетаю в гостиную – Володя мертвый: нос заострился, не дышит, сердце не бьется. И доктор Федотов, с абсолютно трясущимися руками, повторяет: «Он умер, он умер». Его трясло, у него истерика была. Я ему надавала по морде: «Делай что-нибудь быстро». Он сделал укол в артерию, и мы начали делать искусственное дыхание: он качал ему сердце, я дышала. По сути, мы его вдвоем реанимировали. Володя задышал, сознание вернулось. Потом он рассказывал, что видел меня, Толю. «Я понимал, что происходит, но не мог никак реагировать».

Потом пришли Янклович, Сева Абдулов (он тоже работал в концерте). «Ну что, мы отменяем выступление?» Я говорю: «Минуточку, а что, можете его не отменять? Он только что мертвый лежал. Володя, собирайся, мы уезжаем в Москву. Отменяется не только сегодня. Больше ничего не будет». Я настояла на своем. И мы уехали. Всем казалось, что это ерунда, что он – вечный и всех переживет».

В ту пору в СССР правоохранительные органы еще не вели активной борьбы с наркоманией. Считалось, что такой проблемы вроде нет, хотя в страну контрабандой поступали уже и кокаин, и героин, и ЛСД, а в больницах и аптеках учащались хищения морфия и других наркосодержащих препаратов.

В самом конце жизни, в 79-м, Высоцкий еще раз написал песню о «втором я». И на этот раз «второе я» представляло собой не алкоголика, а наркомана. Это был «мохнатый злобный жлоб с мозолистыми цепкими руками», о котором мы уже говорили выше, в связи с мнением Владимира Новикова о наркомании Высоцкого.

Тогда от наркомании лечили, полностью перегоняя кровь пациента через абсорбирующий уголь. Сколько-нибудь долговременного эффекта эта методика, к сожалению, не давала, поскольку не снимала психологическую зависимость от наркотиков.