небесный бармен ни на чей заказв стакан москвы ночной подкладываетльда.экран рекламы – электронный страз,мотив труда.рябит окно,одежда на полу,сквозняк подъезд улиткой обживает,и тело ждет тепло, как жулик похвалу,чтоб не поверить, взгляда избегая,но жизнь закончить прежнюю к утру.так резко обрывается февраль,хоть срок его пенетециарно нуден.под санитарно-белую метельи воду твердую, как канифоль,остановившуюся на паяльном блюде,я спрятаться хотел.не по сезону общеримский календарьсолжет еще раз,
начиная первыйдень весны. и город белыйс утра ему, как тапки, подавай.как с солнцем труп глазастый, леденелый,из снега вырастет оранжевый трамвай
Старый летчик
9 мая 2008. Москва
солнце топорщится в семь утра,москве объявляя май;с борта не видно того двора,которого тридцать пять лет назадпазуху обживал.каштаны подкинули белую горсть,сверху не пахнут цветы;машины толкают вялую злостьчерез сиреневый дым.ест гусениц камни таблеток чугун —стучит по площади танко том, что никогда одномуздесь оставаться нельзя.потом летят, как копья, стрижи,и самолеты, урча,несут в кабинах каждую жизнь,и непонятно – где чья.
Девятое мая.
Фотография из окна трамвая
конный праздничный ментцокает с рацией в рот,переходя проспектчерез майский парад.на обнаженной москве,холодом спрятав листдерева в черном сучке,время, рождается изкаждой секунды того,чем кажемся. мыследим за «сейчас»,чтобы его поборотьвыдуман был глазкамеры, пленка и сетькремния, и серебро.лучше на все смотретьчерез стекло.
Фотография пустой Красной площади, сделанная в людный день на длинной выдержке
с точки зренья камнейнас нет на ней.из живого камню доступна ель,и скелет в стене,или труп в стекледля булыжника есть обещанье нас,как круги на полях,до того, как рожьбудет скошена – так с доскимы стираем формулу, не решив,как сойдется над нами земля.
Полонез Огинского «Прощание с родиной»
дама падает в метро.набок и чуть-чуть вперед,головою достаетнабежавший турникет.падает и так лежит.не решаясь дальше житьв общем,в частности, в москве.даме где-то сорок лет,и снаружи причин нет —видно, есть внутри нее.кто-то рядом с ней встает,поднимает вверх лицом.набирает телефонв своей будке контролер.дама создает затор,доктор ищется в толпе,полонеза ля-минорнапевает турникет.
«Май, исходя, перрона плоскость греет…»
май, исходя, перрона плоскость греет,тряся бездомным утренним асфальт,по солнцу бьет, галдя и розовея,как в шапке краденой, под башенкой вокзал.вот свет простой оглохший и весеннийнесет семнадцать градусов в зубах —змеиной каплей внутренней, нательнойпод хлопком он спускается рубах.метро вагон железом дышит в трубку —от комсомольской считано в грудидворцов три станции, четыре промежутка —на линии зеленой перейти,динамо –
сокол – капля лезет в брюки,подпрыгивает кабель за окном,москвы перебирая поезд юбки,под ее черным лезет подолом.
«По реке возили Москве паром…»
по реке возили москве паром,зеленела вода под ним,и народу было на нем полно —ежегодный корпоратив.ночь с субботы на что-тов едва сентябрепротянулась с филей до коломн,где у раскопок коренных москвичейперевернулся паром.за борт прыгали менеджеры, визжал женский стаф,плыл за красным кругом завхози в руке над головою держалassus новый смартфон.с края судна, застывшего над водой,капитан говорил с мчс,перекрикивая электричку метро,громыхавшую через мост.
Владивосток–Москва
как пизда,овраг темнеет на снежном склоне.человек курит в тамбуре в голубом исподнем.седьмой день в поезде с него снял штаныи пиджак.он остался одинмежду частямисемьи и света,путь на запад разделив ночамина семь фрагментов,освоенных рельсамитранссибирской вены,глядя поверх нее, как начальник.он курит, подъезжая к москве, понуро.он потомок геологов северо-восточного поколенья.через час в метро его клетчатые баулыбудет потрошить наряд увд на метрополитене
В гости
железом дом, себя блюдя от улиц,калитки языком толкнет гостейв подъезда горло, как таблеток глянец,ссыпая в рот, глотаешь без воды.внутри их спины вылижет консьержка,пока, перебирая сверху внизв тоннеле шахты этажи, как четки,спускаться шкафом будет на веревке лифт.фанере этой не особо веря,в нее, как в лодку не свою войдя,сожмутся вместе гости, чтобы двериодна другой нащупали себя.восьмерки знак на предпоследней кнопкезадавлен пальцем, в алюминий влип,как из под ног меняя табуреткуна пустоту, вниз лезут этажи.гостей встречает, выйдя на площадку,как юбки красной двери дерматинподол подняв, и кухни запах сладкийуже не умещается за ним.
Вместо детектива
в ту ночь, в проступившем едва октябре,домашний вольфрам на стене в пузыресветился от напряженья.квартира смотрела, как кошка во двор,два глаза держал ее стынущий домпод шерстью листвы осенней.и станет заметно через пару недель,когда тополя, как лещ объеден,костьми встав, окна не закроют,что ящики прут горой в потолок,что нет занавесок, в квартире голо,и кто-то накрыт с головою.
«Смысл времени не ясен…»
смысл времени не ясен,не понятна метра грусть,пока я его обратнопрохожу куда-нибудь.поезд роет снег по пояс,черной щетки зимний лесуступает место полю,свет в вагоне – кто-то есть.край стакана в поцелуе,и волною черный чайрасплескался по столу, иложки о стекло стучат.это зимняя дорога —смерти верной по бокамдержат горизонт сугробыснега вечного пока.