Самшитовый лес
Шрифт:
И профессору Филидорову было стыдно. Он не знал этого тоста и за что пьют. Оказалось, что пьют за девушек. Физик сказал:
– Тут на пляже есть наши.
И опять Филидоров не знал, кто эти наши. Он уже сам не помнил, в скольких местах он консультировал. Потом подошли трое наших с восклицаниями:
– Профессор! Отлично!
Они все были в плавках.
– Сегодня День шахтера. Надо отметить!
Ага. Это шахтеры.
– Сапожников тут... Вы знакомы?.
Профессор Филидоров дал им адрес своей хозяйки. Он жил на втором этаже, и в три стороны было видно
Профессор Филидоров нес авоську с сухим вином и печеньем.
Посидим тихонько у распахнутых окон. Будем дышать морем, пить сухое вино, глядя на луч пурпурного заката, а потом на большое лунное море.
Не постучавшись, вошли два незнакомых парня с лицами гангстеров.
– Здесь День шахтера?
– спросили они.
– Здесь... Но...
– сказал Филидоров.
Парни внесли ящик водки и два ящика пива, поставили у стены рядом с двумя филидоровскими "сухонькими".
– Мы за закуской, - сказали они. И ушли.
Профессор Филидоров похолодел. Он выглянул в окно. Много людей поднимались вверх по улице. Они размахивали руками и показывали на профессора. Они шли к нему.
Потом, перекрывая пение Нели, рев голосов и вой магнитофона, шахтер с лицом артиста Бориса Андреева и фигурой Ильи Муромца воскликнул:
– Надо выпить за самого старшего среди нас шахтера! Профессора Филидорова!
– Я не шахтер...
– стеснительно сказал Филидоров.
– Не верьте ему, - сказал Сапожников.
– Он шутит.
– Ура!
– крикнули все.
Кроме Сапожникова - абсолютно незнакомые лица. Ни "швед", ни трое "наших" в плавках так и не появились.
Со двора два гангстера подносили шашлыки, дым поднимался, как при казни еретика Джордано Бруно, и профессор Филидоров уже не боялся хозяйки, он боялся дружинников. И жителей города.
– Ты хороший человек, - говорил ему Илья Муромец.
А Добрыня Никитич доливал ему в бокал пиво:
– Запей... Хорошо будет.
– Я не пью, - говорил Филидоров.
– Только один шахтер не пьет, - говорил Алеша Попович.
– памятник на министерстве.
– Я не шахтер, - все более весело говорил Филидоров.
– Он шутит, - говорил Сапожников.
И профессор Филидоров уже ничего не боялся.
Только одни раз он испытал чувство ужаса и паники. Это когда все и он с ними, оглашая ночь песнями, спускались вниз к морю и в нижнем конце улицы увидели слепящую фару и услыхали треск милицейской коляски. Пропало все. Доброе имя, уважение общественности. Гости окружили патруль. Профессор отчаянно и благородно выступил вперед.
– Я профессор Филидоров...
– сказал он.
– А это мои ученики... Потише, граждане, -сказал милиционер.
– Поздно уже.
С песней: "А кто твой муж, гуцулочка? Карп-аты!.."-гости двинулись в дом отдыха. А профессор Филидоров, Сапожников и тихий человек, которого все шахтеры называли Аркадий Максимович, сели возле тихого моря на теплую гальку. Последней подошла Неля.
– Стыдуха, - сказала Неля.
– Ну прямо стыдуха.
Она сегодня шепелявила,
у нее губа треснула. И еще она боялась лететь на самолете, а ей улетать послезавтра.– А почему боишься? Тошнит?
– Да сто ты? Мозно аэрон принять. Я на самолете не боюсь... Просто если он навернется, сто тогда будет?.. Смотри, губа треснула... Слусай, а это не рак?
– Не надо на ветру целоваться, - сказал Сапожников.
– Да ты сто? Откуда целоваться? У меня зених в Донецке: Видись, ессе треснула? Это не рак?
– Рак, -сказал Сапожников.
– Ну - что ты пристала?
– А мне серт с ним, сто рак, - сказала она.
– Мне главное дело с родителями попроссяться... Ах, серт возьми, заль, сто не в Донецке заболела, не успею с родителями попроссятся...
– Не рак у тебя, не рак, успокойся, - сказал Сапожников.
– Сестпо?- Честно тебе говорю. Я знаю. Иди.
И Неля тоже ушла.
– Странно...
– сказал профессор Филидоров.
– Это чудовищная дикость, варварство... Водка эта, пиво... Но я никогда не проводил такого чудесного вечера... Все так непривычно... Вот вы шахтер, Аркадий Максимович... объясните мне...
– Я не шахтер, - сказал Аркадии Максимович.
– Я археолог.
Он увидел светлячка и нагнулся, Сапожников увидел светлячка и нагнулся, и они стукнулись лбами.
Так Сапожников познакомился с Аркадием Максимовичем.
Так в эту ночь возник, и, быть может, главный для Сапожникова, поворот на его жизненной дороге проб и ошибок. Но он этого, конечно, не знал тогда, и тем более не знал, к каким это его приведет выводам.
Аркадий Максимович перебирал камешки на берегу теплого моря и вдруг сказал, что в сборнике фантастики он читал сапожниковский рассказ о Скурлатии Магоме, нерадивом ученике будущего, и что его, как археолога, привлекла там одна мысль.
– Какая?
– спросил Сапожников.
Оказалось, мысль о том, что если машина времени возможно, то она уже изобретена в будущем, и в этом случае поездки в прошлое наших потомков неизбежны, а также неизбежны их скрещивания с нашими предками. и этим объясняется разнообразие рас. Это очень простое объяснение и очень смешное.
– Из-за того, что смешно, - сказал Сапожников, - редактор и не хотел печатать. Солидности ему не хватало... А без солидности какая наука?
– При чем здесь наука?
– сказал Филидоров.
– Это же фантастика. А фантастика для возбуждения фантазии. Аркадий Максимович засмеялся и стал вспоминать сапожниковский рассказ. А Филидоров засмеялся и сказал, что это, конечно, не литература и не наука, а черт те что, но читать можно.
"Он только уснул, как вдруг услышал:
– ...И выходит, что интуиция, то есть предчувствие, - это момент восприятия информации из будущего, момент стыковки прошлого с будущим через настоящее, - сказал Скурлатий.
– Но если время движется вперед, почему оно вдруг с нами стыкуется? спросил Сапожников.
– А потому, что оно движется не только вперед, но и вихрем по спирали, и потому оно набегает сзади и проскакивает мимо нас, - сказал Скурлатий.
– И снова набегает сзади?