Самый безумный танковый бой в истории
Шрифт:
Но Чехов обедать не пошел. Наоборот это приглашение к примирению привело его в бешенство. Он увидел офицера. Тот шел уверенно, а изо всех домов выскакивали автоматчики, становясь перед ним навытяжку. И снова снайпер повернул дистанционный маховичок, поплыл кверху крест нитей, офицер мотнул головой и упал боком, ботинками в сторону Чехова.
Раскинулось море широко
В сталинградских развалинах Чехов рассказал Гроссману о сделанном им открытии: ему оказалось легче стрелять в бегущего человека, чем в стоящего – попадание получалось точно в голову. И поделился придуманной им хитростью: снайпер чаще всего обнаруживается при выстреле по вспышке, и Чехов стрелял
На следующее утро солдат не пошел уже за водой для офицера. Дорожка, по которой немцы ходили за питьевой водой, стала пустынной, они пили гнилую, из котла. Когда смеркалось, Чехов, нажав на спусковой крючок, сказал: «Семнадцать».
В тот вечер немецкие автоматчики сидели без ужина и гарнизон решил спеть для них хором песню: «Раскинулось море широко». Противнику песня не понравилась, немцы открыли по Дому Павлова бешеный огонь из минометов, пушек и станковых пулеметов. Голодные автоматчики стреляли длинными очередями.
Спать им тоже не пришлось. Всю ночь с немецких позиций были слышны удары кирок и лопат, пехотинцы копали в мерзлой земле ходы сообщения. Утром, выйдя на позицию, Чехов увидел в стене дома напротив маленькую амбразуру, которой не было вчера. Чехов понял: «Немецкий снайпер», и нажал на спусковой крючок. Послышался крик, топот – немцы унесли коллегу, не успевшего сделать ни одного выстрела.
“Молочный дом”
На восьмой день на немецких позициях за площадью 9 января движение прекратилось совершенно. Немцы ходили только по глубоким траншеям, не рискуя даже перебегать из одной в другую. Чехову нужно было менять позицию.
На смену ему пришел минометный расчет сержанта Чернышенко, который первый день тренировался закидывать мину во вражескую траншею по указанию наблюдателя с чердака. Когда они научились делать это хорошо, немцев перестали спасать и траншеи.
Подавить миномет у них не получалось, потому что немцы никак не могли вычислить его позицию. А стрелял Чернышенко из подвала второго подъезда, в небольшое оконце почти у земли. Когда Дом Павлова посетил генерал Румянцев, он спросил сержанта:
– А не боишься миной в окно не попасть?
– Проверяем траекторию реечкой, – ответил минометчик.
В конце ноября, когда вокруг 6-й армии Паулюса захлопнулось кольцо, полк Елина получил приказ перейти от обороны к нападению, атаковать через площадь 9 января и взять «молочный дом» (еще один укрепленный пункт немцев у площади – здание военторга – советская артиллерия к тому времени уже успела развалить).
– 24 ноября мы получили приказ атаковать и захватить «молочный дом», закрепиться в нем и удержаться во что бы то ни стало, – рассказывает лейтенант Афанасьев. – Впервые за пятьдесят восемь суток нам предстояло покинуть здание, выдержавшее такую осаду. Вечером в нашем доме стали накапливаться силы для атаки. Собралось здесь до сотни бойцов. Пришли комбат Жуков, заместитель комбата Дорохов, командир роты Наумов и политрук пулеметной роты. Наш гарнизон был расформирован.
Бойцы разделились на две группы, одна должна была наступать по южной стороне площади, другая – по северной. В два часа ночи они попрощались друг с другом и через окна вылезли из Дома Павлова в темноту сталинградской улицы.
– Мы ползем от воронки к воронке, натыкаемся на колючую проволоку, скрученные железные листья и прутья. Вот у кого-то звякнула обо что-то металлическая лопата. И ночная тишина треснула пулеметными очередями, темноту озарили вспышки разрывов и ракеты. Гитлеровцы обнаружили нас. Вокруг рвутся мины, с треском лопаются разрывные пули. До «молочного дома» остается метров тридцать-сорок. С криком «ура!» мы бросаемся в атаку, буквально грудью разрывая нити трассирующих пуль.
“Молочный дом” взят. На площади 9 января, заваленной убитыми и ранеными красноармейцами, остались лежать мертвый командир роты Наумов и раненый сержант Павлов, которого на себе вытащила санитарка Дома Павлова, худенькая Маруся.
Но “молочный дом” это голый скелет здания без подвала. В его простреливаемых развалинах из осыпающегося под пулями известняка гарнизон Дома Павлова тает за день. Оказать поддержку взявшей здание передовой группе советское командование не может. Проблема с коммуникацией через простреливаемую площадь.
Последнее, что лейтенант Афанасьев из того дня помнит, это как он, уже сильно раненный, контуженный и потерявший много крови, с тремя последними патронами в пистолете, обкладывает себя, лежащего, кирпичами, что успеть сделать три выстрела, когда в комнату ворвутся фашисты.
Василий Гроссман, “Глазами Чехова”:
“На фронте часто заводят разговор о храбрости. Обычно разговор этот превращается в горячий спор. Одни говорят, что храбрость – это забвение, приходящее в бою. Другие чистосердечно рассказывают, что, совершая мужественные поступки, они испытывают немалый страх и крепко берут себя в руки, заставляют усилием воли, подняв голову, выполнять долг, идти навстречу смерти. Третьи говорят: «Я храбр, ибо уверил себя в том, что меня никогда не убьют».
Капитан Козлов, человек очень храбрый, много раз водивший свой мотострелковый батальон в тяжелые атаки, говорил мне, что он, наоборот, храбр оттого, что убежден в своей смерти и ему все равно, придет к нему смерть сегодня или завтра. Многие считают, что источник храбрости – это привычка к опасности, равнодушие к смерти, приходящее под постоянным огнем. У большинства в подоснове мужества и презрения к смерти лежит чувство долга, ненависть к противнику, желание мстить за страшные бедствия, принесенные оккупантами нашей стране. Молодые люди говорят, что они совершают подвиги из желания славы, некоторым кажется, что на них в бою смотрят их друзья, родные, невесты. Один пожилой командир дивизии, человек большого мужества, на просьбу адъютанта уйти из-под огня, смеясь, сказал:
– Я так сильно люблю своих двух детей, что меня никогда не могут убить”.
Самый женский подвиг на войне
Москвичка Зина Степанова, студентка института иностранных языков им. Мориса Тореза, дошла до Берлина уважаемым солдатом, переводчицей разведотдела 52-й гвардейской Рижской стрелковой дивизии.
2 мая 1945 года стало известно, что Берлинский гарнизон капитулировал, а его комендант сдался в плен. Однако на участке Рижской дивизии в районе парка Гумбольдтхайн бой продолжался. Окруженная там группировка немцев занимала очень хорошую позицию – Гумбольдтхайнскую высоту. Здесь было все, чтобы долго стоять насмерть: глубокие траншеи и подвалы, доты с круговыми амбразурами и мощные зенитные башни, которые и прикрывали высоту с воздуха, и могли стать последней крепостью для защитников.
Там собралось множество германских солдат и офицеров, твердо решивших не сдаваться. Все случайные люди из фольксштурма к тому времени уже разбежались. В Гумбольдтхайне остались люди преимущественно двух типов: нацисты-патриоты, решившие умереть вместе с Рейхом, и эсэсовцы, которые знали, что в советском плену им выжить не светит, так что и сдаваться смысла для себя не видели.
И они не сдавались, отбивая одну советскую атаку за другой и десятками убивая красноармейцев, уже успевших поверить, что им повезло пережить войну.